Михаил Степанов - Ночь умирает с рассветом

— Один Егорка — один и есть, не семьдесят семь внуков... Тетке Катерине спасибо скажи, чашку густого чая налей, она с ним сидела. Ну, ладно. Что в городе полезное увидела, какие умные слова услышала?

— Не знаю, с чего и начать... — Луша села за стол, но тут же вскочила, подбежала к люльке. — Здоровенький... По мамке соскучился. Что же это я... Сейчас покормлю тебя, маленький...

Она взяла сына на руки, ушла за занавеску.

— Ишь, наголодался... Не торопись, Егорушка, теперь завсегда с тобой буду, никуда не поеду.

Когда Луша вернулась к столу, лицо у нее было сияющее и умиротворенное.

— Не знаю, с чего и начать... — повторила она и задумалась. — Никакими словами не обскажешь. Разъяснял нам про все товарищ Ивин, он самого Владимира Ильича Ленина видел. Мы выспрашивали, какой, мол, вождь мирового пролетариата. Ничего, говорит, обыкновенный. Вроде такой, как и все. А уж заговорит, прямо живые слова кладет тебе в голову. Послухаешь, и внутри у тебя как звонкая песня.

Луша помолчала. Молча сидели у стола Цырен, тетка Катерина, Фрося. Пришла белобрысая Лелька, тихонько присела у печки.

Стало темнеть, Фрося затеплила плошку.

— Тот Ивин много рассказывал, — снова заговорила Луша. — Про войну, про гидру капитализма, про голод в России.

Заскрипели ворота — вернулись из города мужики, вкатили во двор сеялку. Вошли хмурые, злые. Сняли шапки, поздоровались.

— Скоро сеять, а еще студено, — сердито проговорил Семен, стаскивая с себя полушубок. Подошел к теплой печке, прислонился спиной, сказал: — Верно, что лукавой бабы в ступе не истолкешь... Ты, Лукерья Егоровна, пошто нас бросила, ночью ускакала?

— К сынку поспешила, — виновато ответила Луша. — Хворый он оставался, сам знаешь.

— Ладно, живая приехала, — примирительно проговорил Цырен. — Садитесь чаевать. Горячего отведай, умные слова стариков послушай, Лушахон, правда, не больно старик, — Цырен улыбнулся, — а шибко складные слова говорит.

Катерина налила всем чая. Фрося из-под светлых ресниц поглядывала на Петра Поломошина, с тоской вспоминала другого Петьку, который лежит в братской могиле. «Пошто так крепко засел в сердце, — думала Фрося, — одна только боль от него была, одни только раны, одни только горькие слезы...»

— А еще вот что на совещании было, — тихо заговорила Луша. — Сам товарищ Ленин высказал в Москве, на главном партийном съезде, что надобно отменить продразверстку...

— Да ну?

— Ага... И прижать кулаков налогом. Бедноте и середнякам, чтобы помощь была от красной власти.

— Здорово, — живо сказал Иван. — То в России, а у нас как будет?

— Так же, поди... Только не сразу.

Это были важные дела жизни, о них говорили с тревогой и надеждой... Завтрашний день виделся неясно, никто не знал, что он принесет...

Тетка Катерина пошла взглянуть на Егорку.

— Кулачье в бандиты кинулось, — мрачно произнес Семен. — В городе встретил мухоршибирских, сказывают, у них по окнам стреляют, али в спину, из-за угла...

Цырен выколотил трубку, прочистил проволокой, сказал:

— Скоро однако самое подходящее время в землю зерно бросать... Поздно сеять — худой урожай собирать.

Он достал кисет, неторопливо набил трубку.

— Землю пахать-боронить, известно дело, кони надо. У вас безлошадных мужиков много, где коней возьмут? К Андрею Сидорову идти, в петлю шею совать?

— У бурят коней табуны, — рассмеялся Семен. — Вот и выручайте.

— Тебе, Семен, на большом суглане такие умные слова говорить бы. Пошто не выручить? Выручим. Дадим коней. — Он затянулся трубкой, выпустил белесый дым. — Вам это в самый раз будет... Ну, а вы дайте нам маленько пшеницы на посев, из нового урожая вернем. И еще сеялку дня на четыре, как сами отсеетесь.

— До чего ушлый старик! — с восхищением удивился Семен. — Пшеничка у нас и верно есть, хорошего сорту, Лука для себя припасал. Может и вам наскребется... — Он оглядел всех за столом. — Я так думаю...

На том и порешили. Пока совсем не стемнело, Иван и Цырен тронулись в дорогу. Луша сказала на прощанье:

— Дома всем поклон передайте. На сходке обскажем, что надумали.

Когда Лукерья уложила сынишку, Фросина сестренка Лелька сказала, замирая от любопытства:

— Тетя Луша, не ложись пока... Посидим маленько, поразговариваем...

— О чем станем разговаривать?

— Ну как ты была в городе... Занятно же...

— Верно, Леля, занятно. Такого навидалась, даже не верится.

— Садитесь к столу, — Леля принесла табуретки. — Рассказывай, тетя Луша.

Лукерья встала у теплой печки.

— Первый раз я была в городе... Все в диковинку... Ну, дома там не то, чтоб все большие, разные... Ночевала у одной пожилой женщины, она в губкоме работает. Пришла к ней засветло, вижу, с потолка свисает на веревочке пузырек, стеклянная бутылочка. Это лампа электрическая оказалась. Ладно... Как стало темнеть, хозяйка — раз, повернула что-то — и сразу в лампочке огонек. Ни копоти, и керосину наливать не надо.

— Нам бы так, — рассмеялась Лелька. — Раз, и светло! Смеху-то...

— И у нас будет. Право, будет. В каждой избе, вот увидите. Не жизня станет, а радость.

— Еще чего видела? — тихо спросила тетка Катерина.

— Люди там хорошие. Я рассказала, что у меня Егорушка разболелся, а полечить некому, послали бы к нам дохтура: и другие дети часто болеют, и взрослые... А хозяйка сразу и говорит: ладно, направим фельдшерицу. Пускай, говорит, пока одна на несколько деревень, потом и еще пришлем. Только вы содержите ее как полагается, не обижайте и все такое.

— Здорово... — восхищенно проговорила Лелька. — Когда приедет?

— Скоро, однако... Один дяденька стал расспрашивать меня про торговлю. Я говорю, ничего, лавочка у нас есть, Нефед торгует. «Не кооперация?» — спрашивает. Нет, отвечаю, сначала притворялся, что он кооперация, а теперь говорит, что от себя торгует. Дядька посмеялся, а я спрашиваю: скоро у нас кооперативный магазин откроют, дешевые товары пришлют? О комсомольской ячейке все узнала, собирай, Фрося, ребят, будет у нас комсомол.

— Лушенька, — проговорила тетка Катерина. — Как же ты славно съездила...

— Даже спать не охота!

— Я знала, что тетя Луша занятное расскажет, — важно оглядела всех Лелька.

Прошло несколько дней. Лука сидел дома, кто-то постучался в ставень. Лука вздрогнул, перекрестился. В окно еще постучали Он крикнул через двойные рамы:

— Чего надо?

— Открой, слышь... — Лука узнал голос Нефеда. — Разговеться надо, завтра христово воскресенье.

Лука пошел отворять. «И верно, — тяжело соображал он, — завтра, кажись, пасха, светлый праздник... Раньше баба куличи стряпала, поросенка кололи... Яички в луковой шелухе варили. Масленица миновала, не заметил. Ныне никто блинов не пек, в кошевах с колокольцами не катался... Черную корку с водой грызли... И великий пост прошел. Разговенье, значит...»