Михаил Степанов - Ночь умирает с рассветом

— А куда, в какое место подался?

— Не знаю. Вчера Семен приходил, спрашивал, а я не знаю...

— Когда вернется?

— Вернется... Посмотрит и вернется. Приспичило ему. Ну, три дня, четыре... Идите, я живо.

— Мы тебе пособим.

— Не надо, не надо... Я все сама. Коленьку возьмите. — Она подошла к люльке. — Я его поцелую. Вот я тебя поцелую. Расти, Коленька, здоровый, большой, счастливый. Вот я тебя еще поцелую. Не будешь ты помнить, как мама тебя целовала...

Она протянула сынишку Лукерье.

— Твоему Егорушке дружок вырастет.

По лицу у нее потекли слезы.

— Идите, девушки, спасибо вам. Идите, я прибегу.

Лукерья и Фрося вышли от Антониды с ребенком.

— Точно в беспамятстве она, — задумчиво проговорила Лукерья.

— Ничего про Коротких не знает.

— Тревожно чего-то... Какой беды не сотворила бы...

Коленьку передали тетке Катерине, Леля сбегала за Машей Беловой. Ребенка перевязали тепленьким, уложили.

— Пойдем-ка, Фрося, поглядим, как там наши кооператоры...

Нефед не открывал свою торговлю. Ему хотелось поглядеть, какие товары в новой лавке, узнать цены, послушать, что говорят люди. Идти же не решался, охота ли слушать насмешки...

В лавке было полно народу — покупали, правда, мало, но приценялись, шумели, спорили.

— Аршинного товару без выбору. Одна далемба.

— Буряты пронюхают, живо раскупят. На халаты.

— Вроде дешевле, чем у Нефеда.

— Куды там...

Продавец Саша прибил к стене дощечку: «Цены без запроса».

— Это чего такое? — спросила пожилая женщина.

— А такое, что торговаться нельзя. Сколько запросит, столько и плати — не уступит.

— Пошто так? Запросом торг стоит.

— Проси много, бери, что дают.

— У купца своя цена, у покупателя другая.

— Нам такое дело не корыстно. Ишь, плати, сколько стребует... Нам с такой торговлишки прибытки не прытки.

Никто не хотел понять, что это за порядок, когда нельзя поторговаться.

— Базар цену скажет.

— По товару деньги.

— Не, лучше уж к Нефеду. У него и не купишь, так натешишься... — сердито проговорил дед в подшитых валенках — он и летом их не сменял: ноги болят. — С Нефедом до поту накричишься, за каждую копейку горой стоит. Он дорожится, а я цену сбиваю. То-то забава. Коли уступит, можно и купить, когда деньги есть. Домой придешь, подсчитаешь, ах ты, сукин сын Нефед, опять облапошил...

Когда в лавку пришли Лукерья и Фрося, мужики и бабы горячо убеждали приказчика:

— Да ты чуток накинь на товары, ну, самую малость, а после уступи. Хоть покричим, руками помашем, а то никакого скусу...

Каждого в отдельности не убедишь, не переспоришь... Выходило, что надо на сходке разъяснить выгоды новой торговли.

Лукерья и Фрося вернулись домой. Маленький Колька снова поднял крик — видно, проголодался...

— Пойдем к ней, — предложила Фрося, — заработалась баба.

Дверь в Антонидину избу была заперта изнутри на заложку. Сначала постучали тихо, никто не отозвался. Скоро Лукерья и Фрося принялись греметь в дверь ногами, стучать в стекла, громко звать Антониду. В избе было тихо. Лукерья приловчилась, распахнула окно. В нос ударил сладкий угарный дух...

— Фрося! Угорела она! — крикнула Лукерья. — Руки на себя наложила! Полезем... Подсади.

Они влезли в окно. В комнате никого не было... Антониду нашли возле двери: хотела, видно, выбраться на свежий воздух, да не хватило сил, упала. Ее вытащили на крыльцо, сбегали за Машей.

Антонида трудно приходила в себя, не могла открыть глаза, шептала только: «Звон, звон, звон...» У нее гудело в ушах.

В комнате нашли записку: «Лучше умереть, чем такая жизнь. Не могу больше. Все знала и не смела сказать. Когда пришла в ревком, вы слушать меня не захотели. В Троицкосавске Коротких убивал людей, сразу шестерых повесил, даже девушку. Фельдшер Машков все расскажет. И оружие под колокольней — дело Коротких, он у меня брал ключ от подвала. Отец мой без вины попал в тюрьму. Я сама загубила свою жизнь. Не бросайте Коленьку, безвинного младенца. Прощайте. Антонида».

Вечером Нефед пришел к продавцу Саше домой, с порога заболтал языком:

— Здорово, кум-удалец, торговый молодец. Приехал к торгу Роман, привез денег полный карман. Торговать — не горевать...

Саша не знал Нефеда, первый раз свиделись. Фома Семушкин строго высказал:

— А ты, Нефед, того... С какой радости?

Нефед заулыбался.

— Со всех верных примет: правая ладошка чешется, знать к прибыли. В носу свербит: радоваться, а то и еще рюмашку хватить. Правый глаз зудится — на тебя, на любого, глядеть.

— Трепло ты, Нефед, — рассердился Фома. — Балалайка.

— Балалайка и есть! — обрадовался Нефед. — Душа песни поет...

— А рука деньги гребет, — складно отрубил Фома.

Нефед недобрительно покачал головой, вытащил из кармана бутылку.

— Дорогому красному купцу мое угощение. Подавай, Фома, стаканы.

Фома не знал как быть: то ли сразу вытурить Нефеда, то ли послушать, какой поведет разговор. Все же поставил на стол стаканы, вареную картошку, соль.

— Я не стану, — решительно отказался Саша. — В рот не беру.

Нефед сокрушенно вздохнул, налил Фоме, себе плеснул немножко.

— Мы с тобой, дорогой товарищ, — Нефед прожевал сухую картошку, повернулся к Саше. — Мы с тобой... В общем, у меня лавка и у тебя лавка. Чего станем тянуть порознь? Барышей здеся вдвоем не наживешь... С этим барышом находишься голышом.

Фома насторожился: надо упредить парня, что за ягода Нефед... Хотел прямо сказать, но тут прибежала Лелька.

— Дядя Фома, вас председательша кличет. Дядька Поломошин приехал. Чего-то важное станет рассказывать.

— Эва, какая шустрая! — Нефед обрадовался, что Фома уходит.

Фома с порога сказал:

— Ты с ним, Саша, сопли не распускай. Обдурит за милую душу. Ежели чего — гони напрочь.

Нефеда передернуло, но ответил будто на веселую шутку:

— Шагай, Фома, беспутая душа. Не мешай толковому разговору.

— Ну, — спросил Саша, — чего от меня надо?

— Эх, беда, паря... — Нефед засопел носом, будто собрался заплакать. — Жизня моя вовсе раскорячилась... Хотел мельницу завесть, так Лука перехватил. Есть у нас такой — гидра недорезанная, паразит, как его земля носит. Ты ему не доверяйся... Он-то наверняка обдурит. Перехватил, язва, мельницу. Это, как бы сказать, с одного конца беда. А с другого краю ко мне и того хуже — твоя капирация подкатилась, хватает за глотку. Бедственное положение.

— Да, — рассмеялся Саша, — точно... Хоть ложись да ноги протягивай.

— Верно твое слово, дорогой товарищ, — с чувством проговорил Нефед. — Выпей маленько за общее наше понимание....

— Не пью, сказал же. — Саша встал за столом. — Говори поясней, чего надо?

— Воробей торопился, маленький народился... — усмехнулся Нефед. — У меня вот какая мысля... Ну, к чему, скажи, в Густых Соснах две лавки, а? Ни мне прибытку, ни тебе.