Патрик Рамбо - Битва

Через приоткрытое окно в комнату вливалась безмятежная теплая ночь. Анри услышал звуки фортепиано, легкие и возвышенные, и чуть склонил голову, стараясь уловить, откуда они доносятся.

— Вам нравится эта музыка, сударь?

От неожиданности Анри вздрогнул и резко обернулся. На пороге комнаты стоял незнакомый молодой человек, но при свете свечи Анри не удавалось толком разглядеть его.

— Как вы вошли? — щурясь, спросил он.

— Ваша дверь была приоткрыта, и я увидел свет.

Анри шагнул вперед, чтобы разглядеть непрошеного гостя. У того было тонкое, почти девичье лицо и светлые глаза. По-французски он говорил с грубоватым немецким акцентом, заметно отличавшимся от венского.

— Кто вы?

— Такой же жилец, как и вы, только с самого верхнего этажа, из-под крыши.

— Вы здесь проездом?

— Да.

— И откуда же вы прибыли?

— Из Эрфурта. Я работаю в одной торговой компании.

— Вот как, — сказал Анри, — значит, вы немец. А я занимаюсь армейскими поставками.

— Я ничего не продаю, — ответил молодой человек. — Я в Вене не по работе.

— Тогда вы, несомненно, друг семьи Краусс?

— Если вам угодно.

Задавая вопросы, Анри перевернул рисунки Лежона, но молодой немец даже не обратил на них внимания. Он пристально смотрел на Анри.

— Меня зовут Фридрих Стапс [57] Фридрих Стапс — родился в Эрфурте в семье лютеранского пастора, никогда не принадлежал ни к обществу масонов, ни к секте иллюминатов. После неудавшегося покушения Наполеон хотел даже простить этого несчастного молодого человека, твердость духа и откровенность которого ему понравились, но приказание о помиловании пришло поздно. Стапс хладнокровно выслушал свой смертный приговор и умер, повторяя: «Да здравствует мир! Да здравствует Германия!» . Мой отец — лютеранский пастор. Я приехал в Вену, чтобы встретиться с вашим императором. Это возможно?

— Испросите аудиенцию, когда он вернется в Шенбрунн. Что вам от него нужно?

— Встретиться с ним.

— Стало быть, вы им восхищаетесь?

— Не совсем так, как вы это понимаете.

Разговор принимал неприятный оборот, и Анри решил завершить его:

— Ну, хорошо, месье Стапс, увидимся завтра. Сейчас я болею и почти не выхожу из дома.

— Человек, играющий на фортепиано в доме напротив, тоже болен.

— Вы его знаете?

— Это господин Гайдн.

— Гайдн! — повторил Анри и вернулся к окну, чтобы лучше слышать игру знаменитого музыканта.

— Он слег, когда увидел французскую униформу на улицах родного города, — продолжил Фридрих Стапс. — Он встает только для того, чтобы исполнить сочиненный им австрийский гимн.

Сказав это, молодой человек протянул руку и двумя пальцами погасил свечу. Анри остался в полной темноте. Он услышал, как затворилась дверь, и чертыхнулся:

— My god! Этот немец просто сумасшедший! Куда же я подевал огниво?

К трем часам утра войска переправились, наконец, на левый берег Дуная по восстановленному малому мосту и заняли деревни Асперн и Эсслинг. Никто не спал. Маршал Ланн не сводил глаз со своего парадного мундира, наброшенного на спинку стула. Золотое шитье искрилось в трепещущем свете свечи. На рассвете он наденет его, а также все свои награды, в том числе ленту с орденом Андрея Первозванного, дарованного русским царем, и поведет своих кавалеристов в сражение, которое обернется, скорее всего, очередной бойней. Маршал знал, что будет отличной мишенью для врагов, но он сам жаждал этого, как и красивой кончины на поле брани. В этом он видел свое предназначение. Ланн был сыт войной по горло. Воспоминания об испанской кампании вызывали у него глубокое отвращение, он до сих пор он не мог спать спокойно. В Испании не было нормальных сражений и выстроенных в боевые порядки войск: там шла партизанская война, вспыхнувшая одновременно в Овьедо и Валенсии. Перед французами то тут, то там возникали небольшие отряды крестьян под командованием местных алькальдов. Постепенно повстанцев становилось все больше и больше. Сначала андалузские пастухи, вооруженные пиками для клеймения быков, нанесли французским войскам поражение под Байленом, а потом яростная партизанская война разнеслась по всем горным районам. В Сарагоссе мальчишки лезли под ноги лошадей польских улан и вспарывали им брюхо; монахи в своих монастырях занимались изготовлением ружейных зарядов, они даже подметали улицы, чтобы собрать рассыпанный порох. В солдат Ланна летели битые бутылки и булыжники, вывороченные из мостовых, и если, к несчастью, кто-то из французов попадал в плен, им отрезали носы и закапывали по самую шею в землю, чтобы играть в кегли. А сколько их полегло на мостах Кадикса? Сколько было тех, кому перерезали горло или распилили живьем, зажав между двух досок? Скольких сожгли заживо, вырвав языки, выколов глаза, отрезав носы и уши?

— О чем задумался, господин герцог?

Ланн, герцог де Монтебелло, никогда не доверялся Розали — такой же авантюристке, как и тысячи ей подобных, обретавшихся в арьергарде армии в надежде найти свое счастье, разжиться деньжатами, дешевыми безделушками и посмотреть мир, чтобы потом было о чем рассказать. Ланн не был бабником, он обожал жену, но сейчас она была слишком далеко, а он чувствовал себя чудовищно одиноким. Наверное, поэтому маршал не устоял перед высокой блондинкой с распущенными волосами, сбросившей платье на кучу соломы. Он ничего не ответил. Его неотступно преследовали другие мысли. Он снова видел перед собой младенцев, заколотых штыками в своих колыбельках, и слышал признание гренадера: «Сначала было тяжело, господин маршал, но со временем ко всему привыкаешь». Но сам Ланн к такому привыкнуть никак не мог.

— Кто твоя любовница, а? Я или он — там, наверху...

Розали отчасти была права. Император ходил по комнате у них над головами, и звук его шагов действовал маршалу на нервы. «Если завтра меня разорвет ядром надвое, — думал он, — я хоть избавлюсь от ночных кошмаров!»

— Иди ко мне, он уже уходит, — сказала Розали.

Император, действительно, спускался по лестнице в окружении своих верных мамелюков. Ланн слышал, как часовые при его приближении брали на караул. Он поднялся, взял со стола тяжелые золотые часы и щелкнул крышкой, украшенной затейливой гравировкой. Стрелки показывали половину четвертого утра. Сколько же осталось до рассвета? Какую комедию жизни осветят первые солнечные лучи?

Розали снова позвала его:

— Ну же, иди сюда!

На этот раз он послушался ее.

Наполеон прибыл на наблюдательный пункт Массены, устроенный на колокольне Асперна.

— Они готовятся, сир, — доложил маршал.

Император ничего не ответил, он взял подзорную трубу из рук Массены и, оперевшись на плечо одного из драгун, начал осматривать позиции: красные, мерцающие огни бивачных костров уходили к самой линии горизонта. В его воображении сражение на колосящихся полях уже шло полным ходом: он слышал канонаду и людские крики — звуки, которые приводили в ужас всю Европу. «Большая слава, — думал он, — неотделима от большого шума. Чем больше наделаешь шума, тем дольше он будет слышен. Законы, социальные институты, монументы, нации, люди — все исчезнет, но поднятая шумиха еще долго будет звучать в веках...» Наполеон знал, что когда-то на раскинувшейся перед ним Мархфельдской равнине Марк Аврелий разбил маркоманов [58] Маркоманы (герм. «обитатели рубежей») — древнегерманское племя, родственное свебам, первые упоминается Цезарем. В середине 1 века до н. э. принимали участие в походе вождя свебов Ариовиста в Галлию. Нападение римлян под командованием Друза Германика в 9 до н. э. заставило маркоманов переселиться на территорию современной Богемии, где они основали могущественное королевство, во главе которого встал вождь Маробод. Конфликты между Римской империей и маркоманами вспыхивали при императорах Домициане и Нерве, Марк Аврелий провел против маркоманов несколько кампаний (т. н. 1-я и 2-я Маркоманские войны (166-172,177-180) и в память своих побед возвел на Марсовом поле в Риме знаменитую сохранившуюся колонну со спиральными рельефами, изображающими эпизоды этих войн. короля Вадомара, а теперь настал его черед разбить войска эрцгерцога Карла. Историческая параллель пришлась ему по вкусу. Во времена римлян вместо полей здесь простирались вересковые пустоши и болота, среди густых зарослей камыша бродили цапли. Легионы выкатывались из богемских лесов, прорубаясь через непролазную чашу, истребляя встречавшихся на каждом шагу огромных медведей и зубров. Это было уже не прежнее неповоротливое и однородное войско землепашцев из Лация [59] Лаций — регион в античной Италии, прародина современных романских языков. Исторически регион Лаций в доримскую эпоху находился под контролем неиндоевропейских племен, в первую очередь этрусков. В настоящее время его территория входит в состав более крупного административно-территориального образования современной Италии — Лацио. , а разношерстные центурии, следовавшие за трубачами, одетыми в звериные шкуры: марокканская кавалерия, галльские арбалетчики, бретонцы, иберийцы, нуждающиеся в рабах для работы на серебряных шахтах Астурии; греки, арабы; злые, как гиены, сирийцы; геты [60] Геты — фракийское племя, обитавшее на низменности к юго-востоку от Карпат. с взлохмаченными, кишащими вшами волосами цвета соломы; фракийцы в юбках из конопляного волокна. Марка Аврелия — он ехал без оружия и доспехов — в этом людском потоке издалека узнавали по его пурпурной мантии...