Александр Золототрубов - Мерецков. Мерцающий луч славы

— Очень волнует меня эта песня, — признался Мерецков. — Когда слушаю её, будто наяву вижу землянку, слышу, как гудит в печурке огонь. Нет, словами это не передать…

— У каждого на войне своя судьба, но у нас один враг, и скорее бы уж разбить его, — промолвил генерал Щербаков. Он взглянул на Суркова. — Ты принёс стихи? Давай их…

— Прочтите, Александр Сергеевич, и, если они вам понравятся, я хотел бы издать их отдельной книгой.

— Всё, что надо, сделаю, — заверил поэта Щербаков.

Дуня сидела задумавшись. Кирилл Афанасьевич так рано ушёл в Наркомат обороны, что она не слышала. Ушёл, даже не позавтракав, оставил лишь на столе записку: «Дуняша, мне так много надо сделать в наркомате, что не стал ждать, пока ты дашь мне завтрак. Ты так хорошо спала, что не решился тебя разбудить. Буду вечером. Целую. Кирилл».

Мерецков в это время был в Генштабе и вместе с генералом армии Антоновым работал над документами по переброске войск на Дальний Восток. Позвонил Сталин, спросил Антонова, где сейчас находится маршал Мерецков.

— У меня, Иосиф Виссарионович.

— Пошлите его ко мне!

«Наверное, опять зайдёт речь о подготовке войск Приморья к сражениям с японцами», — подумал Кирилл Афанасьевич.

— Вы когда собираетесь ехать на Дальний Восток? — спросил Сталин, едва Мерецков вошёл к нему в кабинет.

— Кое-что осталось сделать в Генштабе, и в ночь хочу улететь, — ответил маршал.

— Вижу, что вы очень устали, не так ли? — Затаённая улыбка скользнула по лицу вождя.

— Есть немного, — смутился Кирилл Афанасьевич.

— Вот что, товарищ Мерецков. Отдохните дома дня три, — участливо произнёс Сталин. — Сегодня у нас пятница, в понедельник утром или под вечер можете лететь.

Мерецков вмиг повеселел, глаза у него потеплели.

— Не знаю, как вас и благодарить. — Он встал. — Теперь наверняка высплюсь. Вчера пришёл домой и, пока жена готовила мне ужин, уснул на диване.

Сталин засмеялся, подошёл ближе.

— Наверное, давно не были в Большом театре? — насмешливо спросил он маршала.

— Какой театр, товарищ Сталин! — воскликнул Мерецков. — Я же всё время был на севере, где ни на день не утихали бои. А когда приезжал в Ставку, в тот же день улетал. Жена даже как-то обиделась, когда я улетал в Карелию в воскресенье, говорит, могли бы сходить в театр.

— Кому театр, а кому война, — неопределённо выразился вождь, хотя в его голосе не чувствовалось упрёка.

В театре Кирилл Афанасьевич был весел и даже шутил. Сидя в партере, он смотрел на сцену, и у него появилось двоякое чувство. Вокруг было тихо, мирно, играла прекрасная музыка, а четыре балерины с юным задором исполняли танец маленьких лебедей. Казалось, что войны не было, не было и фронта, люди не ходили в бой и не лилась кровь, а раненых санитары не везли на санях по снежным сугробам в лазарет. Но едва кончился спектакль и он оказался с женой на улице, война буквально дохнула ему в лицо, мысленно он увидел себя на КП фронта, потом на главном рубеже, где наши войска смяли вражескую оборону и с боями продвигались вперёд…

— Ты о чём задумался? — спросила Дуня, заглядывая ему в глаза.

Он шёл крупным армейским шагом, и она едва поспевала за ним.

— Всё гадаю, куда меня пошлют, когда расформируют мой фронт, — грустно усмехнулся Мерецков.

Дома он признался, что не хотел бы ехать куда-нибудь далеко, а повоевал бы на берлинском направлении.

— Не горюй, Кирюша! — В голосе жены было столько теплоты, что у него дрогнуло сердце. Он привлёк её к себе и поцеловал.

— У меня такое чувство, что пошлют на Дальний Восток сражаться с японцами.

— Почему ты так думаешь? — спросила Дуня.

— Где я воевал всё это время, да и ты тоже? На севере, в Карелии и Мурманске, где леса и болота, сопки и валуны, озера и небольшие реки. Так? А что мы имеем на Дальнем Востоке? Там имеется всё, что постиг я сердцем, — и леса, и болота, и сопки. У меня есть опыт ведения боев в горно-лесистой и болотистой местности, а коль так, то вождь меня туда и направит.

На рассвете Мерецков отбыл в Беломорск. Прилетел туда через два часа. На аэродроме его встретили начальник штаба Крутиков и член Военного совета Штыков. У обоих на лицах улыбки.

— Чего вы такие весёлые, а? — усмехнувшись, спросил Мерецков, пожимая им руки.

— Как же не улыбаться, если прибыл командующий и, видимо, привёз добрые вести. — Штыков прикрыл улыбку рукой.

В штаб, однако, ехали молча, а когда вошли в помещение и разделись, Мерецков заговорил:

— Ты вот, Терентий Фомич, сказал про добрые вести. Вести я привёз, но они скорее грустные, нежели добрые. Нашему Карельскому фронту приказано долго жить…

— Как это понять? — встрепенулся Крутиков.

— Недели через две наш фронт расформируют! — сердито изрёк Мерецков. — Войска разбросают по другим фронтам, и будь здоров, так что не до веселья.

— А нас куда пошлют? — забеспокоился генерал Крутиков.

— Я ещё не знаю, куда направят меня, но, если дадут другой фронт, вас, Алексей Николаевич, и вас, Терентий Фомич, я возьму с собой, — хитровато прищурил глаза Кирилл Афанасьевич. — К вам я привык, да и вы, наверное, ко мне привыкли. А главное — мы сработались. В том, что нам придётся ещё воевать, я ничуть не сомневаюсь. Вот только где? Об этом Верховный пока мне ничего не сказал. — Маршал помолчал. — Ставка дала высокую оценку боевым делам Карельского фронта, особенно во время проведения Петсамо-Киркенесской операции.

— Ставка? — переспросил Крутиков. — А кто конкретно?

— Сталин, разумеется, его заместитель маршал Жуков, начальник Генштаба генерал армии Антонов… Может, хватит перечислять? Кстати, Терентий Фомич, я привёз бланки партбилетов. Александр Сергеевич Щербаков передаёт вам горячий привет.

— Он не спросил, почему я редко бываю в Ставке? — насторожился Штыков.

— А почему он должен спрашивать, Терентий Фомич? — Мерецков сдвинул брови. — В Ставку вызывают, чтобы выругать, а ты у нас работаешь хорошо, так сказать, передовик!

Генерал Крутиков хохотнул в кулак, а Штыков залился краской.

— Тогда мне полагается орден или, на худой конец, медаль, — в свою очередь отшутился он.

Так уж повелось в среде военных, что к переходу с одного фронта на другой они привыкли, но воспринимали это событие по-разному: одни радовались перемене, другие грустили, потому что прощались с друзьями, с которыми не раз ходили в бой. Мерецков легко сходился с людьми, поэтому всякий переход из одной среды в другую воспринимал как должное. «Неважно, где служить, важно крепко бить врага!» — нередко повторял он. Говорят, легко идти за тем, кто правильно идёт впереди, тогда не ошибёшься. Но Кирилл Афанасьевич предпочитал сам прокладывать свою тропу в жизни, как бы ни было ему трудно. Ведь копировать других легче всего, тут не требуется ни большого ума, ни усилий. Конечно, самому продвигаться вперёд нелегко, можно не только набить шишки, но и потерять себя. Зато добытое своим трудом ценится, как бриллиант. Любой новый фронт Мерецков расценивал как кладезь, откуда можно и надо черпать свежие силы, а значит, накапливать боевой опыт. От боя к бою военачальник мужает, закаляется, взгляд на происходящее у него делается шире и глубже, и то, что раньше ему казалось недоступным, становится понятным.