Михаил Альшевский - Варяги

— В Арконе с Блашко легко было уговариваться, — остывая, уже спокойно ответил Рюрик. — О чём там решили, будем держать в тайне. Не отказываюсь от нашего плана. Но надо ждать и хитрить.

— Зачем ты отправляешь этого Илмаруса в Бело-озеро? — спросил Синеус. — Я не верю ему. Он не принесёт нужных сведений.

— Я тоже не верю, но у меня нет людей, пригодных для такого дела. У тебя они есть? Или у тебя, Трувор? Может быть, в дружине найдётся хотя бы один воин, способный договориться с новеградскими торговыми гостями и сейчас же отправиться к веси? И узнать нужное нам.

— Что толку от проведчика, которому не доверяешь? — возразил Синеус. — Он может предать, предупредить врага.

— О чём? Илмарус не знает наших планов.

— Пусть так, но сведениям его доверять нельзя, — поддержал Синеуса Трувор.

— Сведения, — равнодушно сказал Рюрик. — Принесёт — хорошо, не принесёт — обойдёмся. Мне всего и надо знать, появилась ли у веси постоянная дружина. Тогда её не было, а сейчас? Вспомните: когда мы уходили, Ладога всего лишь селищем малым была, а ныне твердыней стала. Не случилось ли того и с Белоозером?

— А вдруг он заведёт в ловушку? — всё ещё сомневался Синеус. — Не лучше ли отправиться к кривичам?

— Черед кривичей впереди. Не забывай, новеградцы с ними договор заключили. Какой? Мы не знаем. А ловушки... Вряд ли. Илмарус сам напросился в дружину. Ты, Трувор, готовься к торгу с купцами новеградскими. Серебра не жалей. Дружина должна быть всегда готова к походу, а для того хлеб и мясо нужны. Ты, Синеус, осмотри припас воинский. Не только в своей дружине, во всех. Да не броско. Осторожность необходима...

Не первый раз Рюрик поднимался на стену и по ровной, засыпанной галькой и речным промытым песком дорожке неторопливо шёл от башни к башне. С шестисаженной высоты открывался широкий простор. За стенами вырастало воинское городище. Рубились избы, место обносилось частоколом.

Сверху, из башни, особенно заметно было, каким беззащитным вырастало городище. Неширокий ров для опытных воинов не помеха, а о частоколе и говорить нечего.

Рюрик прикидывал: западную стену придвинуть к реке, другие стены опояшут старую твердыню и воинское городище. Поднимутся они — старые стены разрушить. Тогда крепость надёжно защитит дружину. Но это на будущее. Сейчас же нет времени, надо утвердиться в словенских землях. Дни идут, а новеградцы с приглашением не торопятся. Всё может случиться.

Отсюда, с башни, Рюрик заметил, как вышел из своих хором воевода Щука. Попридержал шаг, поравнявшись с горожанином, и торопливо направился к крепостной стене.

«Наверное, ко мне идёт, — подумал Рюрик. — Что-то случилось».

Вскоре послышались тяжёлые шаги воеводы, а потом и сам он предстал перед Рюриком. Поклонился, слегка нагнув голову.

— Не с доброй вестью я к тебе, воевода Рюрик. — В глазах Щуки сумрачность, в голосе раздражение. — Малая беда в граде приключилась, но пройти мимо не могу. За малой и большая прийти может...

— Что за беда? — внутренне подобравшись, спросил Рюрик.

— Вчера вечером дружинник твой у бабки Доможиловой двух ярок отобрал. И ничего за них не заплатил. Она, Доможилиха, ещё вечером ко мне прибегала, шумела. Ну, я на неё цыкнул, она и убралась. А поутру мужики пришли: сегодня, мол, бабку Доможилову обидели ни за что, а завтрева у нас не то что животину, так и лопоть отберут. Как быть? Ладожане да новеградцы не любят, когда их зазря обижают. Как бы худа не вышло...

Насупился Рюрик.

— Ты прав, воевода, то не мелкая беда. Пойдём... — В глазах зажглись злые огоньки. — Не знаешь, воевода, из чьей дружины был воин?

— Того не ведаю. Доможилиха знай талдычит: все они тати, и все одинакие. Что с глупой старухи возьмёшь.

Молча шагали они по улочке, молча вошли в хоромы Рюрика. Хоромы эти ещё совсем недавно принадлежали Щуке, но новеградский старейшина Олелька просил поселить в них бодричского воеводу. Щука уступил просьбе, хотя и жалко было насиженного угла — пять лет, с тех пор как направил его сюда воеводствовать Гостомысл, служили они ему. Здесь Радка, жена, принесла ему двух сыновей.

Челядинцу Рюрик приказал, чтобы немедленно разыскали воина, забравшего у старухи овец, и привели к нему. В палате повисло тяжёлое молчание. Наконец в сопровождении пятидесятника Переясвета привели воина. Был он при мече, но без доспеха. От него остро пахнуло сосновой смолой.

Рюрик поднялся с лавки, не спуская с воина тяжёлого взгляда, подошёл к нему вплотную. Щука видел, как непроизвольно дёрнулись губы воина. «А воевода крут», — мелькнула мысль.

— Ты вчера у старухи забрал овец? — тихо, совсем спокойно и как бы безразлично спросил Рюрик.

Воин какой-то миг продолжал напряжённо смотреть на воеводу, но тут же расслабился и даже ухмыльнулся.

— Побратимы хвалили, сказали, хорошо повечеряли... — с улыбкой ответил он, но вдруг пригнул голову, словно в ожидании удара, — такой яростью исказилось лицо Рюрика. Но удара не последовало. Воевода, с бешенством глядя на воина, нашарил у себя на груди серебряную цепочку, сорвал её и бросил Переясвету.

— Немедленно собери свой отряд и веди его к избе старухи. Сам, перед воинским строем, отдай это серебро за её овец. С этим, — махнул рукой на побелевшего воина, — поступай как хочешь. Ты всё понял, Переясвет? Ещё раз повторится...

Снегом укрывалась земля. Поначалу он таял на ней, оставляя лужицы, потом начал задерживаться у былинок, оседать на кустах, голых деревьях. Лапы елей, пропитанные сыростью, клонились к земле. Однажды утром Рюрик, привыкший просыпаться в кромешной тьме, открыв глаза, смутно почувствовал: что-то изменилось. Темнота не была такой непроглядной. Вскочил с ложа, выглянул в маленькое окошко: земля лежала под белым холодным покрывалом. И его охватило беспокойство и тревога.

Вот-вот замёрзнут реки и речки, заметёт дороги и тропы, а из Новеграда приглашения всё ещё не было. Щука пожимал плечами. Лишь однажды Рюрик услышал, как он с беспокойством сказал Милославе:

— Не знаю, княгиня, раньше, бывало, седмицы не проходило, чтобы из Новеграда посылки не было. А тут и осень на исходе, а ни за рукодельем, ни за рыбой никто не едет...

Во время ранней трапезы прибежал Трувор и с порога сообщил, что вернулся Илмарус. Рюрику в первый момент хотелось приказать немедленно доставить к нему проведчика, но он сдержался. Махнул приглашающе брату рукой: садись, выпей кубок медовухи. Тот поспешно подсел к столу — успел полюбить словенский напиток. Но едва опрокинул в рот кубок, старший брат повелел позвать Синеуса и пятидесятников.

Синеус и пятидесятники пришли быстро. Расселись по лавкам вдоль стен, выжидательно молчали. Воевода приказал впустить Илмаруса. Проведчик нерешительно остановился у самого порога — не ждал увидеть всех предводителей дружины, невольно оробел.