Михаил Альшевский - Варяги

Сивой с Клещом дотащились до Плескова уже в темноте. На нетерпеливый стук в ворота из-за тына выглянуло недоумённое лицо дружинника.

— Чего ломитесь-то на ночь глядя? — громко закричал он. — Вот пущу стрелу в глаз — враз утихомиритесь. Нешто не знаете, что князь Стемид указал никого в град ночью не пущать?

— Отворяй, старый дурень! Протри гляделки, лешак тебя забодай, не видишь, тело князя принесли...

Дружинник заторопился к воротам.

Тревожный сполох загудел над уснувшим Плесковом. Люди выскакивали из изб полураздетыми, хватали первое попавшееся под руку оружие и бежали к подворью Стемйда.

— Кто напал?

— Откуда лезут?

— На стены! — напирали, подбегая, задние. Но стоявшие впереди сбились в тесный круг, грозно и подавленно молчали. Страшная весть вскоре облетела всех. И мёртвая тишина установилась на площади, собравшей всё население града.

В центре огромной толпы, на кем-то брошенной ряднине, лежало тело князя Стемида. Запёкшаяся кровь коробила телогрею. Тут же стояли подавленные Сивой и Клещ. Убийцы, оказавшиеся в тесном кругу грозно молчащих людей, жались к кузнецу, словно надеясь на его защиту.

Сквозь толпу, ничего не видя перед собой, пробилась пожилая женщина. Надломленно упала на колени перед телом князя, и ночную тишину разорвал отчаянный крик:

— Стемидушка!!!

От душераздирающего вопля первым очнулся старейшина Борич. Вдвоём с Нетием они оторвали женщину от бездыханного тела мужа, бережно передали в толпу:

— Уведите…

— Кто содеял злодейство такое? — повернулся Борин к Сивому и Клещу.

— Вот они, Борин... — Клещ вытолкнул вперёд убийц.

— Ножами они его, — подал голос Сивой. — По дороге пытали: кто такие, за что? Молчат. Только в поясах по мошне серебра было, вот. — И протянул старейшине кисы. Борин даже не взглянул на них. Кисы с серебром глухо упали на землю.

— Серебро, говоришь? — переспросил старейшина Нетий. — Богатые, значит. Кто-то дорого за смерть князя нашего заплатил им. Кто? Кому смерть Стемида понадобилась?

Убийцы молчали. Только глаза их при свете факелов вспыхивали и гасли.

— Гей, дружина! Калите железо! — мрачно приказал Борич. — Всенародно спросим: кому смерть Стемида нашего понадобилась?

— Люди добрые, не надо железа, — срывающимся голосом запросил один из убийц. — Я и так скажу. Князь Трувор нас послал...

— Трувор, бодричи, — приглушённо-яростно понеслось по площади. И тотчас же из дальней темноты эхом откликнулось:

— Бей их!

— Бей находников!

— Погоди, люди! Только ли бодричам злодейство то надобно было? — пытался перекричать площадь старейшина Нетий. — Убивцы-то новеградцы...

Но было уже поздно. Оружие требовало крови. Через несколько мгновений окровавленные и обезображенные тела ушкуйников были выброшены за частокол.

— К Изборску!

— Смерть за смерть!

— Согнать убивец с земли нашей!

— Борич, вели в поход собираться!

Кипела ночная площадь. Старейшины повелели: рано утром идти в поход.

Рюрик опоздал. Удар плесковцев был настолько стремительным и неожиданным для Трувора, что тот не мог собрать в единый кулак даже свою немногочисленную дружину. Воины гибли по одному, дорого отдавая свои жизни, но гибли бесславно. Так же бесславно, в одиночестве, погиб и Трувор от меча кузнеца Клеща. Был тот меч не харалужный, но сила и солому ломит.

Таким же беспощадным оказался и удар по плесковцам подоспевшей дружины Рюрика. Радостные от одержанной победы, пьяные вражьей кровью, возвращались плесковцы к своему граду. Рюрик навалился нежданно-негаданно (спасшиеся из дружины Трувора принесли ему чёрную весть).

Короткой была сеча. Одним из первых пал кузнец Клещ. С пробитой головой свалился неподалёку от него рыбак Сивой, не успев досказать своего любимого:

— Лешак тебя...

Пал старейшина Борич. Пали многие.

Не разрешив собирать добычу, Рюрик повернул дружину на Плесков. Без защитников град отбивался всё же полдня. К вечеру во многих местах запылал частокол...

Изначальный наш Нестор-летописец пишет:

«...и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус — на Белоозере, а третий, Трувор, — в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля. Новгородцы же — те люди от варяжского рода, а прежде были славяне. Через два же года умерли Синеус и брат его Трувор. И овладел всею властью один Рюрик...»

В один год умерли младшие братья. Эпидемия (или, как тогда говорили, чёрный мор) по Руси прошла? Молчит об этом летописец. Хотя бедам людским наши летописи уделяли немало внимания. Наверное, не умолчал бы летописец о случившемся море. Следовательно, можно предположить, что не в море дело было. Тем более что дальнейшие события свидетельствуют: с неприязнью отнеслись новгородцы к Рюрику. Заслужил он неприязнь эту делами своими. А братья его? Лучше они были или хуже? Нет ответа в летописях. Но не природной смертью померли они...

В Плесков из Изборска прибыл одинокий возок. Воевода заметил его из окна одного из немногих строений, сохранившихся от пожара. Переборов раздражение — никого не допускал к себе, братья Трувор и Синеус каждую ночь приходили к его ложу, что-то пытались сказать ему и не могли, и оттого ещё больше гневался воевода, — Рюрик вышел во дворище. Глянул немилостиво на дружинников, на заляпанный грязью возок и от изумления широко раскрыл глаза.

Из возка вылез восьмилетний племянник Олег. Во взгляде его был застывший страх. Он не побежал к Рюрику, как бывало. Стоял нахмуренный, без улыбки. Следом за Олегом шагнула на раскисшую после дождя землю Хильдигунн. Увидела Рюрика, не выдержала, заплакала.

— Как вы спаслись? — хрипло спросил Рюрик.

— Трувор велел нам спрятаться в самой захудалой избе, — сквозь слёзы ответила Хильдигунн. — Там и отсиделись вначале, а когда кривичи взяли Изборск, мы с ним, — она прижала к себе Олега, — ушли в лес.

— Но я же отобрал Изборск! — воскликнул Рюрик. — Где же вы были?

— Мы не успели. Ты ушёл быстро. Воины из твоей дружины подобрали нас и привезли к тебе...

Их надо всех убивать, всех до одного. — Не проронивший за всю дорогу ни слезинки, Олег подавился рыданиями. Размазывая слёзы по лицу, он не по-детски тяжело смотрел на Рюрика.

Тот не пытался утешать мальчишку. Зачем? Пусть привыкает и копит гнев.

Поле стлалось под копыта коней полёгшей рожью. Рюрик горячил коня, лицо его было угрюмым, недоступным. Хозяева полей поторопились разбежаться или умереть. Хлеб достался воробьям и воронам. Тем лучше. Все до единого пусть подохнут пока ещё оставшиеся в живых кривичи. Он, Рюрик, жалеть их не станет. Сначала весь, теперь они подняли руку на его род. Черёд веси придёт, а теперь выжечь и вытоптать землю кривскую. Великий Святовит должен быть доволен — Трувор отомщён.