Михаил Альшевский - Варяги

Мстива привёз повеление посаженного: кораблям с дружиной остановиться перед входом в град, напротив соснового бора. Воеводу же Олелька приглашал к себе. Рюрик надел кольчугу, препоясался мечом и в сопровождении гребцов-воинов отправился на быстролётном челне в Новеград.

Памятуя смущение Олельки и его сына в прошлый приезд, воевода на сей раз отправился в градскую избу. От пристани до торговой площади, близ которой новеградские древоделы изукрасили добротные палаты для старейшин, рукой подать. Воевода шёл неспешно, по-хозяйски приминая каблуками супесь. За ним след в след — пятёрка воинов. Встречные уступали дорогу, с любопытством, глазами, вопрошая: кто такие?

Служка градский выскочил на высокое крыльцо — признал Рюрика через слюдяное оконце. Низко склонился:

— Будь здрав, воевода Рюрик. Не ждали тебя так скоро... Посаженный приболел, в хоромах своих отлёживается. Войди в палату, воевода, — ещё раз поклонился служка. — Я извещу старейшину о твоём приходе. Хотел тебя видеть, авось и превозможет болесть...

Олелька велел передать, что прийти не может, и просил воеводу пожаловать в его хоромы. Рюрик выслушал служку с непроницаемым лицом. Видно, посаженный хочет разговора без свидетелей.

На широком подворье Олельковых хором воеводу встретил Вадим. Был он, как и Рюрик, в кольчуге, при мече, смотрел неулыбчиво. Поднял в знак приветствия руку и зашагал впереди по лесенкам и переходам, указывая гостю дорогу. Из одних дверей выглянула молодайка и — Вадим только глазом повёл — исчезла. Рюрик успел приметить крутое плечо и высокую грудь да румянец в полщеки.

У низкой двери дальнего покоя Вадим остановился, предупредительно постучался и, не входя, пропустил Рюрика.

В покое было полутемно, и воевода не сразу разглядел старейшину. Тот лежал на широком ложе под алтабасным [26] Алтабасный — от алтабас — парча. , красного цвета одеялом. Неприкрытой оставалась только голова с заострившимся лицом, неспокойными глазами, да ещё руки неподвижно чернели на красном.

— Входи, воевода, — раздался тихий, прерывающийся голос посаженного. — Садись ближе. Не встаю, немочь одолела...

— Не вовремя занедужил, старейшина, — с лёгкой укоризной ответил Рюрик. — Дел много накопилось...

Ему нужен был прежний расторопный и деловитый Олелька. Убедить старейшин, чтобы не препятствовали новеградцам вступать в его дружину, разрешить Милославе поселиться в Новеграде — сумеет ли немощный посаженный?

— Сам ведаю, что не ко времени, да лихоманка не спрашивает, — поморщился Олелька. — Молви, воевода, о походе.

— О сделанном что говорить, — немного помолчав, ответил Рюрик. — Сделанное тем и хорошо, что позади. А говорить надобно о том, что предстоит...

— Не спеши, воевода, и сделанное надобно взвешивать безменом — прибыль оно принесло или убыток. Неразумно поступил, воевода. Слыхал, кривичей ты до смерти примучил, то в убыток тебе. Наказать надо было, страху нагнать, а до смерти примучивать нельзя. Отшатнутся от тебя кривичи, веры не будет. Размысли, польза ли от того?

— Дань я их заставлю платить, — возразил Рюрик.

— А и не заставил ведь. Значит, полдела содеял. Князем земли кривской не стал...

— Стану. Осенью опять в поход пойду.

— Много ли походом сделаешь? У нас ушкуйники так-то ходят. Их дело известное—добычу взять...

— Мне тоже добыча нужна.

— Я думал, земля, воевода, — устало откинулся на изголовье Олелька.

— Хозяином земли без корней дружинных не станешь, — откровенно и потому угрюмо сказал Рюрик.

— О каких корнях молвишь, воевода? — равнодушно спросил Олелька. Он терял интерес к беседе. Стоит ли обхаживать этого бодрича, если защитника Новеграда из него не получается? Ему только добыча нужна. Легковесен — ушкуйник, одним словом.

— В дружине должны быть воины той земли, хозяином которой хочешь стать, — ответил Рюрик. — У меня таких нет. Но они должны быть, разве я не прав?

— Давно к такой мысли пришёл, воевода? — оживился посаженный. — Что-то раньше я не слыхивал от тебя таких слов.

— Давно или недавно — какая разница? Разве я не прав? — настойчиво-требовательно переспросил Рюрик.

— Прав, конечно. Если бы раньше додумался до этого, не сотворил бы столько зла кривичам.

— Э, что о сделанном говорить, — досадливо поморщился Рюрик. — Прошу, старейшина, помоги новеградцев в дружину привлечь...

— Погодь, погодь, воевода, ты никак по-прежнему владыкой Новеграда хочешь стать? — Олелька привстал на ложе, глаза его впились в Рюрика. — Сколь раз говорено тебе: забудь о том. Служить Новеграду похочешь — хоть сейчас ряд уложим...

— Ты не так меня понял, Олелька, — попытался исправить ошибку воевода. — Если в дружину пойдут новеградцы, не устоят и кривские, весь, да и другие потянутся — чудь, полочане, водь...

— Я стар, воевода, в жмурки играть, — сурово, хотя и сдержанно ответил Олелька. — Владыкой новеградским тебе не бывать. О том не проси. Хочешь других земель — добывай. О Новеграде забудь. То моё последнее слово.

— Жаль, Олелька, — с досадой хлопнул рукой по колену Рюрик. — Но будь по-твоему. Не дадут новеградцы дружинников — обойдусь. Этого добра много везде шляется, для меня хватит. Исполни другую просьбу. Сам знаешь, я в походах постоянно. Зачем Милославе в Ладоге жить? Хоромы её отца в Новеграде стоят.

— А ты, её муж, будешь постоянно в град приезжать. Тако хочешь новеградцев привлечь? Эх, воевода, воевода... Не след бы делать того, ну да ладно. Пусть будет по-твоему.

— Стемид-князь немало-таки бобров накопил, — круто повернул разговор Рюрик. — Мне они ни к чему. Не купишь ли?

— Ох-хо-хо, воевода, вишь, немочь одолела, до бобров ли? — через силу произнёс Олелька, но глаза его потеплели. — Не забыл, чай, что за проход дружины через град в обе стороны мыт положен?

Рюрик дёрнул себя за ус, улыбнулся.

Последние вёрсты к Ладоге корабли пробивались уже по шуге. Морозец крепчал. Вёсла дробили тонкий лёд. На головном корабле Рюрик бодрил гребцов, торопил— через день по льду пешком ходить можно будет. Надо дойти до Ладоги и успеть вытащить корабли на берег. Без них дружине не обойтись. От гребцов валил пар; но они были веселы: конец похода, впереди отдых. Некоторые из воинов, нарушив обычай, везли с собой кривских пленниц. Рюрик словно и не замечал их присутствия. И военачальникам наказал не обращать внимания. Однако предупредил строго-настрого: драка возникнет или ссора — ни жёнок, ни воинов не миловать.

Ладога встретила многолюдством. Градские поднялись на стены, высыпали на берег. Привыкли к бодричам, своими считали. На варягов Снеульва всё ещё косились, но помалкивали. Да и корысть примешивалась: дружина из похода не с пустыми руками возвращается. Помнили весьский поход, не всё тогда новеградцам досталось, кое-что из добычи воинов к рукам ладожан прилипло. Надеялись, что и в этот раз так же будет.