Михаил Альшевский - Варяги

Залесские поселяне, хотя и жили на отшибе, тянулись к Новеграду. Без него не проживёшь. Конечно, мужик в своём хозяйстве всё необходимое сделает: и избу срубит, и печь-очаг из дикого камня сложит, и вершу сплетёт. Совсем хорошо, если в поселье ещё и свой кузнец есть — косу-горбушу отковать, серп насечь, секиру добрую по руке хозяина смастерить. А ежели его нет? Руду болотную без хитрознатства в железо не превратишь. Знание же то не каждому даётся.

Без секиры, одним палом, поле у леса не отвоюешь. Инструмент нужен. Дорог он — то ещё полбеды, добыть его можно только в граде.

Многое связывает поселье с градом. Ту же векшу кому продашь? Зима долгая, бабы на кроснах [29] Кросно — ткацкий станок. полотна наткут. Купец летом на ладье прибежит из града — ему прибыток, семье помощь. Так что без града не обойтись. Деды, может, и не думали о том, а внукам приходится. Они, деды нынешних залесских поселян, облюбовали это укромное место, срубили избы, пережгли, готовя землю под пашню, берёзу и ольху, проложили тропки к лесным угодьям и жили трудом рук своих. Дети их изредка наведывались в Новеград за самым необходимым. Кое-кто из молодых, наскучившись в лесной глухомани, в поисках суженой покидал селище, чтобы уже не возвращаться в него. Новых изб не прибывало, старые поросли мхом, ветшали.

Почитай, лет пятнадцать минуло с той поры, когда навалилось на селище первое злое лихо. Зима выдалась тогда малоснежной, озимь вымерзла, ярицу Ярило [30] Ярило (Ярила) — в славянской мифологии божество весеннего плодородия. Имя Ярилы, как и другие слова с корнем яр, связано с представлениями о весеннем плодородии (ср.: русск. яровой, ярый — весенний, посеянный весной; укр. ярь — весна и др.). сожёг дотла, леса стояли пустыми, даже пчёлы остались без взятка. Смерть неминучая пришла в Залесье. Долго крепились мужики, но, когда по осени отнесли трёх младенцев да старуху на погост, не выдержали — отправились за помогой в Новеград. А кто поможет? Не в одном Залесье беда. Бегали поселяне от одного дворища к другому — отовсюду гнали. Лишь Блашко не допустил помереть голодной смертью. Ещё и жита дал, строго-настрого наказал беречь зерно до весны пуще глаза. Кору древесную глодать, а семена сохранить. Тогда и ряд уложили: третий сноп с урожая старейшине. Обещал Блашко и впредь помощь свою поселянам.

На другое лето по вольной воле отправился он в Залесье на ладье, прихватив с собою пару кулей залежалого зерна, пяток топоров да столько же серпов.

Мужики встретили его без радости — кожа да кости, ветром шатало, но поляны желтели наливающимся колосом. Похвалил он тогда залесчан. А человеку много ль надо? Услышал доброе слово, и отмякла душа. После того как Блашко, поднатужившись, вынес из ладьи куль зерна и бережно опустил его перед изголодавшимися людьми, совсем уверились те, что новеградец стал им другом. За топоры и серпы притащили шкурки звериные, сокрушались: из-за бескормицы мало зверя добыли за зиму. Блашко принял меха и, улыбаясь, напомнил, что зима-то была не последней, добудут ещё, потом и отдадут. Благодарные поселяне согласно кивали головами: конечно, добудут, пусть новеградец не сомневается, это сейчас их ветром шатает, а вот подкормятся...

С тех пор и повелось. Ежегодно по осени гнал Блашко ладью в Залесье. Кому наконечников для стрел привезёт, кому горбушу, иному горсть гвоздей. Не забывал и бочонок медовухи прихватить.

Новеградец приехал — праздник в поселье. Подвыпившие мужики хлопали его по плечам, благодарили за заботу, радовались его радостью и весельем. Под робкое напоминание жён тащили к ладье подготовленные заранее долговое зерно, мёд, пушнину. Блашко в расчёты не вмешивался. На ладье дворский с мужиками управится, старейшина же сидел в избе, потчевал народ медовухой..

В эту поездку Блашко взял с собой зерна совсем немного — только чтобы на седмицу-другую заткнуть рты. Пусть сами выкручиваются, он всех голодных не прокормит. Впрочем, видно будет. Путь в Залесье не долог, ещё раз ладью можно сгонять. Теперь же и причина веская для скупости есть: бодричи пришли, торговые пути порушились, а в самом Новеграде хлеб в достатке ведь не растёт. Да и какой резон сейчас ему благодетелем быть? Поселяне и так должники его неизбытные.

Гребцы из дворских усердно работали вёслами. Ладья мягко и быстро скользила по спокойной ильменской воде. Берега утопали в золоте берёз, пламенели купы осин. Подчиняясь изгибам берега, ладья торопилась в устье Меты. Путь лёгкий, водный, не донимает гнус, и, хотя осень вступает в свои права, по-настоящему тепло. Чуть заметный ветерок освежает потные лица гребцов. Ильмень-озеро по виду и суровости на море-океан похоже. Ещё пару седмиц, и загрохочет-завоет, разбушуется князь водяной — не подступись.

Под мерный плеск вёсел Блашко в который раз мысленно возвращался к разговору со старейшиной Домнином. Так, пустой разговор. Как ходилось за море, да какие разговоры с Рюриком вёл, да что он за человек? Не о том у Блашко душа болела, но и не сразу скажешь другу-старейшине, что ждёшь изо дня в день незваных гостей. Потому и рассказывал скупо любопытствующему Домнину об Арконе, о воеводе Рюрике. Потеплел голосом, когда дошёл до Милославы — умницы-разумницы: достоинство наше словенское блюдёт. С досадой поведал о размирье с воеводой тамошним Боремиром. Домнин охал сокрушённо, в недоумении разводил руками: как же то можно было делать?

Блашко угрюмо молчал. Сам себе не единожды задавал такой вопрос. Казнил: старый дурак, каких «гостей» привёл в отчий край! Но казнись не казнись, а дело сделалось. Разве ж он один приглашал?

Домнин тяжело вздыхал.

— Да, заварили мы кашу. Теперь-то мыслю, вполне могли бы без бодричей тех с кривскими управиться. После полюдья неудачного, когда дружину нашу побили, надо было новеградцев в большой поход поднимать...

— Без князя-воеводы? То-то сраму бы натерпелись, — хмыкнул Блашко.

— Это ещё неведомо, натерпелись бы али нет. Того же Вадима воеводой бы кликнуть — так нет, слепы оказались. Что нам какой-то Вадим. Нам именитого подай, хоть чужого, но именитого... Вот и поплатились. С кривскими ряд без нас учинён, и в граде с нами не дюже считаются...

— Вы поплатились легко. Эко, старейшинства на время лишились. Зато головы да хоромы сохранили. А мне как бы и того и другого не потерять, — вырвалось у Блашко затаённое.

— Э... пустое. Не боись, ничего не будет. Олелька-то посаженным недурным оказался. С нами совет держит. Мыслим всё же Рюрика сломить да нам служить заставить... Так что не боись, не дадим тебя в обиду...

Покровительственные нотки в голосе Домнина не понравились Блашко, но уверенность старейшины передалась и ему. Он вздохнул с облегчением и даже плечи расправил.