Михаил Альшевский - Варяги

— Ну, как вы тут без меня? — глядя в сияющее радостью лицо сына, спросил он хмуро. — Все ли подобру-поздорову?

— Всё добре, батюшка, — поспешно ответил Олекса. — Все живы, здоровы, тебя заждались...

— В хозяйстве порухи никакой нет? — нетерпеливо прервал сына Блашко.

— Великой-то нет, — по-отцовски нахмурил широкие брови Олекса. — Вот только дён десять назад прибредали смерды из Залесья, оголодали, грят, просили хлеба. Заморозком жито у них побило, поля пусты. До осени не протянут, а к зиме помирать собираются...

— Дал хлеба-то?

— Да нешто я дурак, батюшка, без тебя таки дела вершить? И приучать смердов не след. Где то видано, чтобы в лето житом ссужать? На ягодах да грибах переживут, не перемрут...

— Разумный ты, гляжу я. В Залесье небось не сплыл, своима очами не глянул? А разбегутся смерды, то на пользу тебе будет? — Новая волна неудовольствия, теперь уже на сына, накатила на старейшину.

— Так, батюшка, ты сам николи... — попытался оправдаться Олекса.

— Я, я! — поднял голос Блашко. — Разуметь надо, когда смерда со двора гнать, а когда добрым словом пригреть. Вырядился в буден день, а того сообразить не может. Это когда ж в середине лета смерды хлеба просили? Знать, нужда крайняя придавила. А ты? — И, остывая, махнул рукой. — Мать-то где?

— В светёлке была, — расстроенно ответил Олекса. — Должно быть, сейчас выйдет...

— Выйдет... — передразнил сына Блашко. — Ты-то ладно, а она, дура старая, нешто сообразить не могла?

Сын промолчал. Лицо его полыхало густой краской стыда. Блашко тяжело поднялся на крыльцо. Из сеней донеслись знакомые всхлипывания торопящейся жены. Блашко окончательно поверил: он дома, все невзгоды дурацкого похода к бодричам позади, всё хорошо — сам возвернулся цел, хоромы на месте, добро в сохранности. А как оно впереди будет — заглядывать не ко времени. Отдышаться надобно да оглядеться.

Больше двух седмиц безвылазно просидел Блашко в хоромах. Всё ждал: новеградцы вспомнят о его пути к далёкому острову Руяну и навалятся скопом, призовут к ответу, растащат загребущими руками нажитое. Коли только в Волхове купаться заставят — полбеды. А как на старости без своего угла остаться придётся?

Сын в подробностях рассказал, как обошлись новеградцы с другими старейшинами и как Олельку посаженным избирали. Вишь, когда ему пригодилась ватага сыновья. Ну, Олелька, сам выплыл и Вадима наверх поднял. Хитёр. Век живи, век учись.

Затаился Блашко, и, хотя просыпался с петухами, не торопился, как бывало, спускаться в подклеть, подгонять дворских. Восход солнца заставал его у слюдяного окошка в верхней горнице. Оттуда хорошо было видно вокруг. Натужно, не успев отойти от вчерашней маеты, просыпался двор; озабоченно проходил-пробегал по нему Олекса; нехотя, помахивая ремёнными короткими кнутами и позёвывая, выезжали со двора возчики; шли через росный лужок, подхватив руками подолы сарафанов, к задним дворам бабы с подойниками.

Привычные хозяйские заботы накатывали на старейшину, забывалось гнетущее ожидание, хотелось сойти вниз да шугнуть нерадивых, чтобы поворачивались живее. Уже и поднимался он было со стульца, торопливо делал шаг-другой к двери, но невольно приходило на ум: ты только голос подай, вмиг набегут, разором разорят, пеплом по ветру пустят.

Дни тянулись, как нитка из кудели, — неторопливо и надоедливо. От гнетущего безделья уже и бояться перестал Блашко. Да и новеградцы словно забыли о нём, будто и не жил рядом с ними старейшина Блашко, призвавший бодричей на землю словен. Не до того им стало, что ли? Из рассказов сына, ежедневно бегавшего на торжище, старейшина знал, что разговоры о Рюрике не утихали.

«Стало быть, и обо мне языками треплют, — думал Блашко. — Ждать надобно гостей, нелёгкая их возьми. А и те хороши, — с неприязнью вспоминал о дружках-старейшинах, с кем в одну голову думу думали о приглашении Рюрика. — Знают, что возвернулся, а носа не кажут. По селищам поехать, что ли? А вдруг тем временем и нагрянут? Хозяина не найдут, на хоромах отыграются...»

Томился неизвестностью Блашко, гадал: чем вся эта кутерьма закончится? Прикидывал: и так не хорошо, и этак не лучше. Ко всему прочему, и словом не с кем перемолвиться. С Олексы какой советчик. А о жене и речи нет — по теперешнему уму, да пропади пропадом и вено [28] Вено — здесь: приданое за невесту. за неё! Как с первого дня дурой неразумной себя показала, такой и на всю жизнь осталась.

Сколь бы просидел старейшина в хоромах своих, кто знает, если бы однажды под вечер не прибежал запыхавшийся Олекса. Блашко сразу заметил: сын возбуждён не в меру.

— Что, вече скликают?

— Не, батюшка, Домнин просил упредить, дабы дома был. Ближе к ночи пожаловать обещался...

— Тьфу ты, — в сердцах ругнулся Блашко. — Пожаловать обещался... Князем, что ли, стал али в посаженного место сел?

— Молвил: разговор есть не для сторонних ушей...

— Ладно, иди да вели, чтобы стол ко времени собрали, — распорядился Блашко.

После тайной, с глазу на глаз, беседы с Домнином ожил старейшина. О верхней горнице с её слюдяным окошком и думать позабыл. С раннего утра скрипели переходы под его грузными шагами. Навёрстывал упущенное время Впотьмах, чуть ли не на ощупь, проверял хозяйство — из амбара торопливо шёл к хлеву, смотрел, сыта ли скотина. Заметив малейший беспорядок, супил брови, отправлялся строжить дворских. Олекса дивился: что это с батюшкой сталось? То сиднем сидел, голоса не подавал, а тут как с привязи сорвался: ни себе, ни людям покою не даёт.

Мельком отец обронил:

— Олелька бодричей на службу Новеграду задумал повернуть. Стало быть, новеградцы на меня зла не держат...

Олекса только глазами хлопал. Давно ли Вадим с дружиной отогнали воеводу Рюрика от града, люди об том только и разговоры разговаривают, опасаются, как бы за мечи опять браться не пришлось, а тут... Отец, будто подслушав мысли сына, коротко сказал:

— Ты нишкни о том. Да за хозяйством приглядывай хорошенько, лежебокам поблажки не давай. Я в Залесье поеду да по другим посельям гляну. Дён двадцать, а то и боле в отлучке буду...

В Залесье, спрятавшемся за густыми лесами на правом берегу Меты, жило одиннадцать семейств. Сеяли рожь — рожала она на тощей землице худо. Вершами добывали на речных да озёрных заводях рыбу. Бортничали. Собирали ягоду, грибы. В прошлый приезд по осени насчитал Блашко на одиннадцать изб семь коров и четыре лошадёнки. Зимой мужики ставили на заячьих тропах силки, с лучком охотились на векшей. Раз или два за всю студёную пору удавалось им завалить сохатого. Так уверяли они. А проверь попробуй. Зимой сюда не скоро доберёшься. Может, и чаще бывал кусок мяса на столах смердов. Но намётанным глазом старейшина видел, что живут они худо и взять у них, кроме оговорённого третьего снопа да нескольких десятков шкурок векши, нечего.