Владимир Толмасов - Сполохи

— Давно ли, друг мой, призывал ты изменить нравственность, а ныне кроме борьбы выхода не видишь, — прошептал отец Никанор. — Но рано мне идти в огонь. Рано.

Снова вошел Фатейка, неся охапку дров, бросил их перед топкой Отец Никанор вздрогнул.

— Напугал, бес! Потише не можешь?

— А я уж подумал, не помер ли у меня хозяин. — Фатейка опустился на колени, полез под кровать, вытащил оттуда мягкие оленьи туфли. — На-ко, надень, застынут ноги-то.

Отец Никанор уложил послание в шкатулку немецкой работы.

— Ты, Фатейка, поди-ка сейчас в кельи да передай дьякону Силе, братьям Корнею и Феоктисту, что после вечерни буду я молиться в приделе Иоанна Предтечи, в соборе…

Это было привилегией, купленной за деньги, — молиться в приделе собора, когда в том станет нужда. Поднимаясь по крутой лестнице, выложенной в толще стены, отец Никанор услышал внизу какой-то шорох. «Крысы», подумал он и продолжал подъем, осторожно нащупывая носками каждую ступень…

В приделе могильная тишина. Чуть теплится огонек в закопченной лампаде, освещая слабым светом лик мученика. Остальные иконы в тени.

Отец Никанор прислонился к косяку решетчатого узкого окна, сильно потер лоб и стал ждать.

Вскоре появились иноки, молча остановились посреди придела. Отец Никанор заговорил, словно продолжая прерванную беседу:

— Протопоп Аввакум пишет: Никону готовят судилище, однако на Москве вновь смутно, поборники истинной веры отринуты от церкви. Еще не забыт медный бунт, и народ обретается в страхе. Знамя же старой веры упало, и некому его подхватить. И я, человек смертный, подобный всем, потомок первозданного земнородного, скорблю о том. Но наступила пора вступить в борьбу соловецкой обители, вспомнить благодатные деяния архимандрита Ильи и завершить славное дело, иначе беззаконие опустошит землю и злодеяние ниспровергнет престолы сильных.

Бледный долгоносый инок с густыми сивыми бровями, нависшими над глазами, как крыша, сказал:

— А разве сейчас монастырь не стоит твердо в старой вере, ужели станем сомневаться в деянии архимандрита Варфоломея и черного собора?

Цепко ощупывая чернеца взглядом, отец Никанор проговорил:

— В том не приходится сомневаться, но запомните мои слова: пройдет совсем немного времени, и Варфоломей отречется от истинной веры и от вас всех. Так-то, брат Феоктист.

— Но это нужно доказать, — упрямо молвил монах.

— Неужели мало того, что Варфоломей был поставлен в архимандриты никонианской духовной властью. Дьякон Сила, не он ли велел тебе служить по новым богослужебным книгам?

— Да, было так, — подтвердил дьякон, — но я того не сделал и назвал его еретиком при всех священнослужителях.

— Вот видишь, Феоктист, — мягко произнес отец Никанор, — зря усомнился ты в моих словах.

— Однако что можем сделать мы одни?

— Верно, — поддержал Феоктиста Корней, — без бельцов, без мирян, без крестьянства вотчинного нам не обойтись.

— Наступает пора будоражить людские умы. Возьмите всеоружие — ревность свою, облачитесь в броню — в правду, возложите на себя шлем нелицеприятный суд, поднимите непобедимый щит — святость, и изострит, как меч, свой строгий гнев господь, и мир ополчится с вами против безумцев.

— Значит, будут жертвы, — произнес Корней.

— Будут, — уверенно сказал отец Никанор.

— И нельзя без них обойтись? — задумчиво проговорил Корней.

— Вспомните, сколь кровавой и жестокой была борьба католиков и гугенотов у франков. А война в Англии? Ведь аглицкие протестанты убили до смерти своего короля Карлуса, потому что тот похотел просить помощи у католиков.

— Если открыто выступить сейчас, — твердо сказал Корней, — то у нас получится то же самое, только головы-то полетят наши.

— У архимандрита много людей, сила окажется на его стороне, — двигая густыми бровями, заявил Феоктист.

Отец Никанор тихо улыбнулся.

— Рано. Рано говорить о том, у кого сил больше. Не время. Наперво не мешайте тем, кто высказывает недовольство настоятелем. Когда охотятся на крупного зверя, вперед выпускают свору собак.

— Это нечестно, — заупрямился Корней, — в открытой борьбе охотник выходит на зверя один с рогатиной.

Отец Никанор укоризненно покачал головой.

— Брат Корней, ах, брат Корней, мне ли не знать твоих тайных помыслов… Ведь тебе скоро предстоит славно потрудиться на благо обители и преумножение ее богатств, а потому не выбирай дорог для достижения цели, ибо все они хороши.

Дьякон Сила, стараясь говорить вполголоса, прохрипел:

— Скоро Варфоломей уезжает в Москву, а я прослышал, что против Геронтия затевается заговор.

— Надо помешать, — решительно заявил Корней.

Отец Никанор пожал плечами.

— Как хотите, дело ваше. Но я не стал бы вмешиваться. До времени должны мы оставаться в тени. Мы поклялись не выдавать наших замыслов ни словом, ни делом.

— Но Терентий нам пригодился бы: весьма грамотный и начитанный муж.

— Ну что же, я не могу благословить на то, чтобы спасать Геронтия, ибо не в состоянии нарушить клятву, но также не в состоянии и наложить запрет. Мы одинаково отвечаем перед богом за свои поступки. Однако мой совет: спасти Геронтия от убийства может лишь один из вас, и ему долгое время придется носить печать никонианина.

Нахмурившись, отец Никанор замолчал. «Как сказал господь, так и я скажу: один из вас предаст меня», — подумал он с горечью.

— Что нам делать дальше, отец Никанор? — спросил Феоктист.

— Я добьюсь, чтобы вас отправили в вотчинные места. Там укрепляйте истинную веру в народе, призывайте людей к мятежу тайно и явно… Тс-с! Тише!.. На лестнице кто-то есть…

В несколько прыжков Корней достиг выхода. В черном провале схода ничего не было видно.

— Огня!

Дьякон Сила выхватил из-за пазухи свечу, запалил от лампады, сунул Корнею. Чернец нырнул в сход и увидел, как у поворота метнулась быстрая тень. «Лазутчик!» — Корней бросился вниз, срываясь с крутых ступенек, и в этот миг за поворотом что-то глухо стукнуло, покатилось, раздался короткий вопль, и вновь наступила тишина.

Сквозняком задувало свечу. В ее колеблющемся свете Корней разглядел на узкой площадке перехода лежащего человека в монашеской одежде: ноги были раскинуты в стороны, голова неестественно повернута лицом к спине.

— Инок Григорий! — прошептал подоспевший Феоктист.

— Варфоломеев собутыльник. Подслушивал нас, — сказал дьякон.

Корней пощупал запястье у Григория — пульса не было. Поднявшись, чернец растерянно оглянулся.

— Шею сломал. Упал и сломал шею. Жаль… Надо убрать.

— Не надо, — остановил его отец Никанор, — обойдется без нас. Идем отсюда и встречаться здесь больше не будем…

В ту ночь Корней долго не мог уснуть. Нелепая смерть Григория мало трогала его, ведь могло случиться и так, что завтра пришлось бы им нести ответ. Он размышлял о другом. Перебирая в памяти события последних лет, он к удивлению своему убедился, что ни в чем не успел и ничего не достиг.