Анна Фуксон - Артистическая фотография. Санкт Петербург. 1912

«Нечего так уж отчаиваться», сказала Фирочка. «Просто у тебя каша в голове и совсем нет никаких знаний об иудаизме. Да и откуда им быть? Раньше хотя бы были разрешены концерты идишской певицы Нехамы Лифшицайте? Помнишь, мы ходили на ее концерты в Друскининкае?» Конечно, Наташа помнила выступления очаровательной маленькой женщины с карими глазами на пол-лица. Из каждой песни она делала небольшое театральное представление. Где она сейчас? Раньше в Ленинград приезжала Анна Гузик. Теперь запрещено все.

Да уж, запрещено было наглухо, но все же были способы что-то узнать, если очень захотеть. Так, Наташа знакомилась с иудаизмом и сионизмом от противного: однажды в витрине магазина «Научная книга» на Литейном проспекте она увидела книгу, на обложке которой было написано: «Борьба с сионистским врагом». «Подойдет!» – подумала она, и купила книгу. Познать основы иудаизма было непросто, но, все же, продираясь сквозь жестокую критику, ей удалось кое-что понять.

Со временем Наташа получила об Израиле более непосредственную информацию, хотя и в микроскопической дозе. Года два спустя после прохождения в штат, впервые за все годы работы, ее направили в Ленинградский университет на полугодичные курсы повышения квалификации. Штатные преподаватели пользовались этим правом каждые пять лет, как и все преподаватели высшей школы. Однако в статусе почасовика Наташа не могла претендовать на подобную роскошь. Теперь же она вновь встретила своих любимых, постаревших, но все еще работающих преподавателей и с удовольствием погрузилась в учебу.

Однажды по дороге домой она долго ждала автобуса на Университетской набережной. От скуки она начала читать объявления на столбе и неожиданно натолкнулась на листок из блокнота, исписанный от руки. Не меняя выражения лица, она несколько раз прочитала это объявление, которое ничем не отличалось от других, а потому, вероятно, и уцелело среди предложений обменять квартиру или найти сожителя по съемной квартире.

В этом объявлении сообщалось, что желающие приглашаются в определенный день на еврейское кладбище, чтобы почтить память жертв Катастрофы. Наташина вечная привычка скрывать на людях свои чувства помогла ей и на этот раз. Она сделала вид, что продолжает читать другие объявления, чтобы окружающие не заметили ее интереса и не сорвали это. Она с тревогой думала о том, сколько евреев успеют прочитать этот жалкий листок прежде, чем кто-нибудь в гневе не разорвет его в клочки.

В день митинга она поехала на кладбище с мужем. Он сказал ей: «Одна ты туда не пойдешь, кто знает, что сотворит КГБ с собравшимися». Как обычно, они доехали в метро до остановки 118 автобуса, который всегда довозил их до Преображенского еврейского кладбища. Автобус приходил часто, каждые 10 минут. Но на этот раз его не было больше часа, и они поняли, что там знают о предполагаемом митинге. Делать было нечего, пришлось идти пешком, хотя они и боялись опоздать. Но и другие участники тоже не могли прибыть вовремя, поэтому они пришли как раз к началу митинга.

Церемония была трогательной. На небольшой площади около старой, по прежнему полуразрушенной, синагоги собрались такие же, как они, люди, пришли активисты, которые боролись за право изучать иврит и за право евреев на выезд в Израиль. И впервые в жизни Наташа увидела несколько израильтян, очевидно, из Сохнута. Она с любопытством разглядывала их. Внешне они очень отличались от российских евреев: у них были совершенно другие лица, другие глаза, взгляд открытый, решительный, а наши – какие-то пришибленные, подавленные… Хотя, в принципе, это были те же евреи.

Организаторы произносили речи, и все внимательно слушали их, держа в руках горящие свечи. Потом все собравшиеся направились к символической могиле одной большой семьи, полностью уничтоженной нацистами в Катастрофе, и теперь некому было почтить их память. Но Наташа с мужем пошли к своим семейным могилам, потому что им показалась чуждой идея стоять в общей толпе, на чужой могиле, пусть даже и символической. Там они бы не чувствовали, что они увековечивают память своих родных, и приобщают их к общей памяти истребленных нацистами шести миллионов.

И все же тот митинг многому научил Наташу – намного большему, чем теоретизирования ненавистников «от противного» в книге о критике сионизма. Она поняла, что израильтяне, жители государства Израиль, загорелые люди с открытым взглядом, не оправдываются ни перед кем за свое существование, напротив – они чувствуют себя равноправными гражданами этого мира. А вот «бледнолицые» советские евреи, живущие при псевдосвободе, забиты и запуганы, и с этим надо кончать.

Но только намного позже, в 1995 году, в Израиле, когда Наташа участвовала в проекте Спилберга и интервьюировала людей, спасшихся в Катастрофе, чтобы дать им возможность высказать свою боль, она впервые почувствовала, что делает что-то настоящее и осмысленное. В течение долгих десятилетий эти люди жили с ужасом пережитого в душе и не делились этим ни с кем. Перед Наташей сидели старые люди, которые рассказывали о своих испытаниях, они словно снова возвращались в свое детство. Их свидетельства записывались на видеокамеру, и из каждого свидетельства монтировался фильм, копия которого передавалась семье этого человека, а другая – на вечное хранение в библиотеку Спилберга в Лос-Анджелесе. Самой важной в этом проекте была задача – дать возможность внукам узнать о прошлом их дедушек и бабушек еще при жизни этого поколения и сохранить их свидетельства для всего человечества, особенно из-за участившегося отрицания факта Катастрофы в разных странах.

В Негорелом расстреляли тридцать два человека, и, давая высказаться каждому новому свидетелю Катастрофы, Наташа представляла, что она высвобождает немые души своих расстрелянных родных. Только тогда она почувствовала, что поставила им духовный памятник, ведь и она сделала свой вклад в увековечение их памяти.

Однако, из-за вечной занятости и дома, и на работе, Наташа впервые так серьезно задумалась о значении своей борьбы за место в жизни. Она просто боролась и боролась за него с упрямством ослицы, потому что не умела отступать. А вот у ее мамы, Фирочки, которая уже несколько лет волею судьбы занималась домашним хозяйством и не утратила свой блестящий аналитический ум, было время разобраться в новой действительности и понять, чем грозит она ее детям и внукам. Фирочка видела опасные признаки, с которыми было не под силу справиться «умному и образованному еврею». Ее страх перед вседозволенностью нового режима рос. Однажды она обронила фразу, как бы невзначай: «Только бы вам не пришлось отсюда бежать», но категорически отказалась ее интерпретировать. «Смотрите сами, вы же всюду бываете – и на работе, и в метро, и на Невском проспекте, это я тут дальше скамеечки во дворе не хожу».