Анна Фуксон - Артистическая фотография. Санкт Петербург. 1912

Неожиданно для всех Саня встал со своего стула. Рояль больше не мешал Наташе видеть его лицо. Она знала это выражение его лица. Лишь в крайне редких случаях он был разгневан так, как в тот день. Он сказал: «Убирайтесь отсюда оба! Чтоб мы вас больше не видели!» Они мгновенно умолкли, встали и ушли.

Фирочка разрыдалась: «Как они посмели так с нами разговаривать? Как посмели? Как будто меня можно купить. Когда тебя, Санек, не было дома, очень многие просили меня помочь поступить им в институт, и я ни с кого не брала ни копейки. А ведь бывали времена, когда не было денег на хорошее питание для детей. Даже не верится – Софочка была такая хорошая, наивная девочка, а сейчас она предлагает мне взятку».

Она плакала и плакала, а папа обнимал ее, говорил ей слова утешения и гладил ее по головке, как будто она была ровесницей Наташи. Вдруг он повернулся к Наташе и сказал: «Не ешь их шоколад. Я куплю тебе другой. Не надо ничего брать из их рук».

Мама больше не плакала. Она уже спокойно говорила: «А ты, как ты им сказал: «Убирайтесь отсюда! – Какой ты молодец!»

Наташа посмотрела на своих родителей и удивилась. Ее мама, ее героиня, которая вообще не плакала в отсутствие папы, вдруг стала слабой и уязвимой женщиной, и такой она любила ее еще больше. А папа, больной и слабый в глазах врачей, стал сильным и мужественным в минуту необходимости, и Наташа испытывала к нему особое уважение.

Такой принципиальной и неподкупной была Фирочка четверть века назад. Однако столько событий произошло за эти годы, что изменилась, хотя и с большим трудом, даже жизненная философия Фирочки. И теперь она с нетерпением ожидала результатов начатого ею с Валентином «дела». Тем не менее, одного телефонного разговора Валентина с проректором по хозяйственной работе института, в котором работала Наташа, оказалось вполне достаточно. Правда, Наташина «шефиня», узнав о грядущих штатных изменениях, долго шипела, как ей и было положено, что проректор, который ходатайствовал о прохождении Наташи по конкурсу, был новым, совсем недавно вступившим в должность: «А уже просит за такую мерзавку!» Но это ей не помогло. И когда одна из молоденьких преподавательниц кафедры вышла замуж за жителя Москвы и переехала жить в столицу, открылась свободная ставка, и Наташе, наконец-то, разрешили подать документы на конкурс.

Наташа запомнит до конца своих дней заседание ученого совета, на котором обсуждалась ее кандидатура, и проходило закрытое голосование. В сущности, ее присутствие на этом заседании не требовалось, даже воспрещалось, но она сама хотела испить эту чашу с ядом до дна. Она прокралась в зал заседаний, располагавшийся амфитеатром, устроилась в третьем ярусе так, чтобы никто ее не видел. Это место было удобно для наблюдения – оно располагалось как раз над сценой, над столом ректора. Надо сказать, что административный корпус их института занимал одно из зданий бывшего царского дворца, и мебель в нем была шикарной, хотя и изрядно потрепанной. Однако акустика в зале была великолепна. Поэтому сидя у себя на верхотуре, Наташа слышала каждое слово присутствующих внизу.

На повестке дня стояло несколько вопросов. Конкурсный вопрос был последним. Голосование было тайным. В избирательном бюллетене было написано только «Да» и «Нет». Запрещено было ставить вопросительные знаки или другие значки. Голосование за кандидатуры на другие кафедры прошло гладко и довольно быстро. Наступила очередь кафедры иностранных языков. На этой кафедре было две свободных ставки и две претендентки: молодая девушка, недавно пришедшая на работу, с хорошей фамилией, заканчивающейся на – ова, и Наташа – с фамилией, заканчивающейся на – ман. Нехорошее окончание. Наташа почувствовала легкое смятение в зале. Ректор остановил процедуру и сказал: «Я прошу вас голосовать так, как подсказывает вам совесть. Но обратите внимание, если большинство будет против, нам придется повторить голосование и сделать его открытым. Вам придется объяснить, почему вы так проголосовали».

«Значит, он знает о станках», подумала Наташа. – «Иначе не стал бы их уговаривать. Что же со мной будет?» Надежда покинула ее.

После голосования, все члены Ученого Совета вышли из зала, чтобы дать возможность счетной комиссии подсчитать голоса. Наташа не шелохнулась у себя наверху, так как боялась выдать свое присутствие на заседании. Счетная комиссия сидела у ректорского стола, как раз под тем креслом, в котором сидела Наташа, но не видела ее. Они подсчитали голоса за русскую девушку – за нее проголосовали единогласно. «А я – что со мной?» – волновалась Наташа. «Ой! 17 голосов против! Ее прокатили!» – сказал один. «Нет! Все в порядке! За нее две трети голосов – этого достаточно! Но какие сволочи!

Ведь они ее в глаза не видели! Все дело только в фамилии», – сказал второй.

Так Наташа вошла в штат. Не на коне, конечно, но вошла. И это была большая победа по тем временам. Это было воплощение в жизнь всех ее самых честолюбивых планов и мечтаний: она почти одновременно получила постоянную работу ассистента на кафедре иностранных языков и ученую степень кандидата филологических наук. Теперь она могла не трепетать при мысли, что злобная начальница с проклятиями, под улюлюканье своих приспешниц, выгонит ее за дверь, и ее дети будут голодать. Это произошло после десяти лет непрерывной борьбы за свое место в жизни. Наташе тогда было 34 года. Боже! Как жалки и убоги были ее мечты! Но у кого в те времена они были «возвышеннее»?

Сказать, что здоровье ее не пошатнулось за эти годы, значит, ничего не сказать. Невралгические головные боли, которые она приобрела во время поступления в Государственный университет, не ушли никуда, а лишь усилились. Появились и укоренились и другие заболевания, но, конечно, ничто не шло в сравнение с маминым инфарктом. Страдала Наташа и от того, что дети ее росли отчасти в ее отсутствии. В первой половине дня она обычно бывала дома, с Сашей, мамой и диссертацией, причем неизвестно, кто с кем и с чем больше. А Катюша в это время находилась в школе. Забрав девочку из школы, она кормила детей обедом и собиралась на работу, в свой вечерний институт – преподаватели так и называли свой труд «пять вечеров», а самих себя «ночничками». Поэтому у детей, несмотря на все ее усилия, все равно было впечатление, что они растут без мамы. Зато уж все субботы и воскресенья безраздельно отдавались им.

Однако теперь, после получения вожделенной штатной работы, самые страшные угрызения совести терзали совесть Наташи из-за способа получения своей ставки: она воспользовалась протекцией – а это противоречило всем нравственным принципам их семьи. И совсем неважно, что помощь ей оказал ее двоюродный брат Валентин, очень близкий родственник, который любил ее и всегда с удовольствием вспоминал эпизод из ее раннего младенчества.