Тейн де Фрис - Рембрандт

Вожделение и трепет, присутствие которых молодой раввин ощущал, как легкое дуновение, познал уже и Титус. Но не дерзнул бы объяснить, как это произошло: коснулось ли его крыло ангела, как это будто бы случилось много веков тому назад с нашим праотцем Авраамом, когда тот готовился заклать своего сына; или, может быть, архангел Михаил, пролетая, задел его краем развевающегося плаща? Может быть, он должен верить также и в нашептывания самого сатаны, в духов преисподней, рогатых и козлокопытных, пляшущих вокруг кипящих серных и смоляных котлов и сопровождающих сатанинским хохотом гибель душ, преданных анафеме?

Титус понимал, что дело вовсе не в том, как кого именовать, потому что все, что приписывается ангелам или дьяволам, тут же снова принимает человеческий образ. Уж если кто заговорил о небесах, пусть и пользуется языком небес. Пожалуй, думал Титус, он только один-единственный раз услышал этот язык в старинном и трудном для понимания произведении, озаглавленном «Благолепие духовного брака». Но стоило потрудиться над уразумением этого гласа — и смысл его как бы приближался в озарении кроткого и ясного света. Однако слова, скрывавшие этот смысл, звучали устало и необычно, отягченные всеми земными горестями, так, будто автор побывал в потустороннем мире и повидал там нечто такое, что и по возвращении в царство смертных продолжало держать его в своей власти.

Но к чему все разговоры о небожителях и о сатане, зачем их наделяют человеческими чувствами и человеческим обликом — привлекательным или отталкивающим? Зачем стаскивают потусторонний мир на землю и занимаются описанием улиц и жилищ небесного града, как будто речь идет об изображении нового чуда мира? Зачем устраивают диспуты о свойствах и половой принадлежности ангелов, зачем вычисляют, сколько ангелов может уместиться на острие иголки? Зачем занимаются описанием механизма, приводящего в движение ангельские крылья? Почему белый голубь, опускающийся на сонмы верующих — это олицетворение святого духа?

Титус был преисполнен сарказма. Дурачье, дурачье, дурачье! Угрозой вечного огня и вечного проклятия, осуждения и наказания они только подстегивают свои собственные страхи. Кто способен придавать возвышенной сущности столь земные формы, тот обнаруживает такое же ребяческое мировоззрение, как примитивные греки и римляне, представлявшие себе богов в образе воинственных мужей и писаных красавиц. Пожалуй, в воображении людей античного мира, которые изображали своих небесных покровителей во всей их божественной наготе, можно обнаружить больше чистой любви к жизни, чем в изглоданных страхом и затуманенных ханжеством взорах нынешних христиан, взаимно подвергающих друг друга опале и отлучению на основе цитат из той самой книги, которая служит источником их учения о вере, доверии и любви к ближнему. Из этой же книги они черпают вдохновение для проповеди войны и по ней же заучивают молитву о мире; отвергая за тиранами-властителями право на угнетение, они тут же требуют преклонения перед власть имущими. И делается это так, что всем ясно: слово божие для них — закон, противоречия которого кажутся им такими священными, что человеческий разум с его скромной логикой не вправе посягать на него.

Антикварная лавка Титуса, на открытие которой опекуны не без колебаний дали свое согласие и разрешили использовать принадлежащие ему средства и ради которой Хендрикье пожертвовала своими скудными сбережениями, — уже с самого начала стала приносить небольшой, но все возраставший доход. Молодые художники, которые не знали, куда девать накапливающиеся у них картины, и, как правило, повсюду отвергнутые (антиквары старшего поколения слишком погрязли в предрассудках, да и чувствовали себя достаточно обеспеченными, чтобы возиться с этими художниками), находили в лавке Титуса доброжелательство и гостеприимство. Рембрандт не очень горячо интересовался этим предприятием и помогал советами только в тех случаях, когда речь шла о какой-нибудь из ряда вон выходящей вещи; тем не менее, он, всю свою творческую жизнь с неистовым усердием разыскивавший и коллекционировавший художественные редкости, получал тайную радость от возможности рыться в том небольшом фонде чудесных предметов искусства, который Титусу, с его сызмальства наметанным глазом, удалось создать. Антикварная лавка на Розенграхте стала для молодых художников почти родным домом. Примыкающее к лавке помещение, в котором Титус работал и спал, в первое время полно было веселых молодых люден. Иной раз он даже подумывал: отцу, вероятно, кажется, что их дом снова полон учеников… Однако постепенно, по мере того, как восторг новизны угасал, живописцы уже не так часто заглядывали к Титусу. Клеменс, Беккер, Кретцер и другие торговцы не переставали интриговать против молодого предприятия, выставлявшего для продажи картины, отклоненные ими, и открывавшего новых художников, которых они проглядели, не сумев оценить их достоинств. Последнее, конечно, особенно вызывало их досаду. Одного-единственного друга имел Титус среди владельцев художественных магазинов: то был Клаас Берхем, который с самого начала вместе с Титусом участвовал в продаже рембрандтовских рисунков. Берхем помогал ему советом и делом, одалживал ему деньги, когда скоплялось много платежей, время от времени посылал своих клиентов и в случае нехватки у Титуса товаров, пользовавшихся спросом, выручал его своими запасами. С глубоким изумлением оба они констатировали, что многие почитатели остались верны Рембрандту и регулярно приобретали у Титуса отцовские офорты. Это обеспечивало художнику и его семье средства к существованию.

Титус торговал картинами и оружием, раскрашенными от руки шелками, чеканными изделиями, кружевами. Молодые женщины, разъезжавшие по городу в каретах — что, не в пример прежним благочестивым временам, принимало все более и более распространенный характер, — останавливались перед его магазином, заходили, кое-что покупали и болтали с приятным, сдержанным и очень смуглым молодым человеком. Впоследствии они не раз возвращались сюда, привлеченные пленительной внешностью сына Рембрандта. Некоторые из них позволяли себе отпускать довольно недвусмысленные шуточки насчет дамского благоволения и удачи в любви; другие усердно практиковали немой язык вееров, роняли носовые платки, а когда Титус наклонялся, чтобы поднять их, демонстрировали свои лодыжки и даже кое-что повыше. Находились и такие, которые прикидывались, будто забыли кошелек дома; это служило предлогом, чтобы отправить за ним приказчика и тем временем побыть наедине с интересным владельцем антикварного магазина. Титус прекрасно видел заигрывание молодых дам, но он также сознавал, что для них это чистейшая забава, что им просто скучно и они жаждут приключений. И он становился все вежливее и малоречивее, пока в конце концов дамы не надували губы и переставали к нему ездить. Титус ощутимо замечал это по сокращению сбыта кружев, серебряных изделий и шелка. Но он только пожимал плечами…