Юрий Лиманов - Многоликий. Олег Рязанский

— Ловко, — восхитился Юшка, когда Степан объяснил ему. — Кто же научил Дмитрия Московского так мудро стены складывать?

— Олег Иванович говорил, что якобы вызвался строить кремль мастер Лука Псковитянин.

— Псковитянин, конечно, может, — уважительно протянул Юшка, хотя сам едва ли мог сказать, где располагается этот самый Псков, по имени которого назвался мастер, и чем он, кроме славных побед над немецкими рыцарями, известен.

Степан не стал пояснять, отложив просветительскую беседу на вечер, — уж больно наглядно в погожий день раскрывался перед ним замысел великого строителя белокаменного московского детинца. Подумалось, что одно лишь сомнительно во всём замысле — известняк, строительный камень, применяемый и в Рязани, в стене мягок, сильного удара больших пороков [24] Порок — стенобитное оружие, таран. не держит, потому в Рязани используется больше для придания красоты, легко поддаваясь резчику... Ну да, наверное, столь опытный мастер придумал, как укрепить стены.

Так думал Степан и, пользуясь тем, что никого из прохожих в это время поблизости не было, стал смотреть на строительство во все глаза.

Отдохнув, юноши неторопливо пошли на мост. Потолкавшись на привозе — москвичи его назвали татарским словом базар, смешно при этом «акая», — друзья поняли, почему рязанские лазутчики не смогли ничего разузнать о строительстве в самом кремле: подъезды к двум главным башням перекрывали рогатки, копейщики стояли, бесцеремонно заворачивая всех, кто пытался проникнуть за рогатки, а особенно нахальных — просто вышибали. Пропускали лишь телеги, груженные белым, ещё не обтёсанным камнем, да и те досматривали с тщанием. Подивился Степан в который раз мудрости Олега Ивановича, его знанию человеческой души — к слепому пригожему юноше весь без исключения суматошный базарный люд относился по-доброму. Он решил не терять зря времени и шепнул Юшке, чтобы присмотрел уголок, где можно было бы сесть с гуслями. Тот быстро отыскал местечко и провёл туда Степана.

На пробу Степан запел былину об Илье Муромце, справедливо рассудив, что не может старинная и самая известная на Руси песня не привлечь внимания москвичей.

Он не ошибся. Уже при первых звуках гуслей и вторящей им мелодичной дудочки торопливые москвичи застывали и затем медленно шли к двум юношам, словно боясь вспугнуть мелодию шумом шагов. Вскоре толпа выросла настолько, что задним не было ни видно, ни слышно, но люди терпеливо стояли.

Когда закончили, Юшке не пришлось даже ходить с шапкой по кругу — столько накидали им всего разного.

Степан спел ещё две былины, уже особо не задумываясь над выбором, ибо понял: песни живут на всей Руси, независимо от княжеств и распрей, подавая пример единства и преемственности, будь то песни новые или старые, пришедшие из седой древности, из батюшки-Киева и Господина Великого Новгорода.

Нагруженные корзиной с пирогами, кусками варёной говядины, пареной репой и луком, корчагой с квасом — всем, что надавали им щедрые люди, Степан и Юшка брели по мощённой кругляком улице, размышляя, где бы переночевать. Решили, что лучше добраться до ближайшего монастыря и там, на подворье, искать пристанище.

За высоким глухим забором басисто залаяла собака. Открылась незаметная калитка.

— Эй, поводырь, поди-ка сюда, — раздался старушечий голос.

В проёме калитки стояла сгорбленная низкорослая бабка. Юшка подошёл.

— Это он на Пожаре пел? — спросила старуха, указывая на Степана.

— Он.

— Слава тебе господи, обнаружился. А то этот дурень Тихон боярыне говорит: райский голос, райский голос — а кто да что, толком сказать не может. — Всё это старуха произнесла так, словно Юшке должно быть известно, кто такой дурень Тихон и что он рассказывал неведомой боярыне.

— Бери своего увечного и входи, — неожиданно закончила старуха.

— Зачем?

— Как зачем, остолоп? Боярыне петь.

— Мы уже устали, ночлег идём искать.

— Ну и дурень же ты, почище Тихона! Ночлег! Тут тебе и стол накроют, и ночлег дадут, и всё... — зашипела раздражённо старуха. — Ты хоть знаешь, чей это дом?

— Не, — признался Юшка. — Калики мы, впервой на Москве.

— Воеводы Тютчи, отца ближнего боярина Захара Тютчева. Идёшь по Москве и не знаешь, где нога твоя ступает! Ну что встал, веди своего увечного во двор.

Юшка взял Степана за руку и ввёл его в калитку.

В глубине двора стоял просторный терем с высоким затейливым крыльцом, гульбищем, пристройками, с крытыми переходами и хозяйственными строениями. Остервенело лаял огромный кобель, задыхаясь на крепкой цепи. Лениво плёлся пушистый рыжий кот, не обращая внимания ни на пса, ни на людей. А слева начинался сад. Кусты малины, смородины, невысокие яблоньки, сливы, вишни стояли ухоженными ровными рядами. В глубине мелькали яркие платья дворовых девок.

Старуха подвела юношей к двери, ведущей в подклеть, выпростала тонкую, как у ребёнка, руку из-под платка и откинула деревянную щеколду. Она вошла первой, приглашая жестом молодых людей последовать за ней.

— Вот вам ночлег. Сено свежее, сухое, рядно чистое. Банька у нас на заднем дворе, сегодня как раз топили. Мойтесь, стелитесь, отдыхайте, потом — к столу.

— У нас есть что перекусить, бабушка, спасибо, — сказал Юшка.

— Кто же в доме Тютчи своё ест? Христос с тобой, дурень, боярыня с меня шкуру спустит, коли узнает, что допустила я такой срам.

...Вечером, распаренные после бани, во всём чистом, сидели юноши за столом в просторной горнице, старуха потчевала их, не переставая ворчать. Из её воркотни они узнали, что старый боярин служил ещё деду нынешнего князя — Ивану Калите, что погибли у боярыни в схватке с погаными двое сыновей, один из них дивным голосом от Бога был одарён, с тех пор и привечивает она певцов, гусляров и гудошников. И ещё не велела бабка грустные песни петь, чтобы не расстроить боярыню — лёгкая она на слёзы, хоть и радует её младший сын, храбрый и удачливый красавец.

— А самого Тютчи не будет, уехал в кремль, — важно сказала старуха.

Степан мгновенно насторожился, но так и не услыхал ничего о кремле.

Вошла боярыня, невысокая, дородная, лицо круглое, гладкое, без единой морщинки, хотя и было ей никак не меньше пятидесяти лет. За ней в горницу вошли две девушки, скорее всего дочери, и целый сонм сенных и дворовых девок.

...Степана долго не отпускали, просили петь ещё и ещё, так что, вернувшись в свою клетушку, утомлённые, юноши заснули как убитые.

Проспали до полудня.

— Что дальше делать-то будем? — задумчиво сказал Степан.

— А ничего, — беззаботно ответил Юшка. — Поедим.

— А дело?

— А что дело? Такое не в один день делается. Год уже, как воздвигают этот кремль, ещё успеем. Опять же неплохо самого боярина дождаться.