Юрий Лиманов - Многоликий. Олег Рязанский

Скрипнула дверь, кто-то вошёл в палату. Спустя мгновение тёплые руки обвились вокруг шеи, боярыня ожгла его поцелуем в губы. Степан почувствовал, как его молодое естество начинает пробуждаться и требовать своё. Видимо, почувствовала это и боярыня, потому что шепнула:

— Желанный мой, я весь день буду тебя ласкать. Ишь, запунцовел, лада миленький. За все мои мучения счастье мне пришло!

...Степан проснулся, тихонько нащупал рядом с собой пустую половину ложа, понял, что один. Осторожно приоткрыл глаза — действительно, боярыни в светлице не было. Он пружинисто поднялся, стремительно оделся, не зажмуривая глаз, — боже, как легко и просто всё делать, если смотришь на мир открытыми глазами! — и выглянул в переход.

Там было достаточно светло — свет проникал сквозь узенькие окошки, затянутые бычьи пузырём. Степан сообразил: значит, стена дома выходит на задний двор, тут можно было не заботиться о красивых стекляшках в оконцах. Послышались шаги, кто-то поднимался по лесенке. Степан отпрянул в горницу, запомнив, где располагалась лесенка, ведущая вниз. Протопали тяжёлые мужские шаги и затихли. Он снова выглянул. Никого.

Степан уже поставил ногу на первую ступеньку лестницы, когда вдруг услышал певучий женский голос:

— Куда ты, касатик, там лестница, расшибёшься!

Он оглянулся. По переходу приближалась дородная, высокая женщина лет пятидесяти, ключница, судя по кольцу с дюжиной ключей на поясе поверх одежды. Она остановилась как раз рядом с дверью в горницу. Степан метнулся, впихнул её в дверь, бросил на ложе, — откуда только силы взялись? — заткнул рот углом подушки и, заломив руки, связал их у неё за спиной рушником.

Ключница следила за ним испуганно-изумлёнными глазами.

Степан скрутил жгутом второй рушник, накинул петлёй на толстую, в складках, шею ключницы, затянул. В глазах её отразился животный страх. Он вытащил кляп и тихо, но строго спросил:

— Как отсюда уйти? Отвечай шёпотом и не вздумай кричать!

— Ты не слепой?!

— Отвечай!

— По лестнице вниз, — начала дрожащим голосом женщина, — там по левую руку дверь на задний двор, оттуда до забора рукой подать.

Степан снова заткнул кляпом ключнице рот и выскользнул в переход.

Действительно, на заднем дворе, почти напротив двери, высился глухой забор. Не без труда беглец взобрался на него, сел верхом, бросил прощальный взгляд на терем, подумал, что так и не узнал имени ни боярыни, ни её мужа, и скользнул вниз, в лопухи, растущие с внешней стороны ограды. Присел, оглядываясь, — никого. Стал соображать, как выбраться поскорее, пока не нашли ключницу, и тут услыхал: кто-то тихо играет на дудочке. Юшка!

Оказалось, что Юшка, сбежав, с самого утра этого бесконечного дня кружил вокруг терема боярина дурного.

— Почему ты решил, что он дурной? — удивился Степан.

— Да он не дурной. Прозвище у него такое, имя дружинное: Дурной, — говоря всё это, Юшка торопливо вёл Степана по узкому проходу между двумя высокими заборами. — Мы сейчас на спуск к реке выйдем. Это единственное место, где домов нет, одни кусты растут непролазные да огороды. Там до темноты переждём, потом стройку осмотрим, до утра посидим в кустах, утром, при свете, до прихода мужиков опять осмотрим, и давай Бог ноги...

— Я гляжу, ты всё обдумал?

— А что мне ещё было делать, пока ты боярыню ублажал?

Степан почувствовал, что краснеет.

— Откуда знаешь?

— Оттуда. Я, когда ходил вокруг да около, с кем только словцом не перекинулся!

— И что?

— А ничего. Не ты первый, не ты последний. У неё черти на лице горох молотили, не знаю, заметил ты аль нет?

— Заметил, — буркнул Степан. Ему почему-то стало обидно: возможно, такие же ласковые, жаркие слова, как ему, говорила боярыня и другим. — Несчастная она баба.

— Пожалел?

— Да! Муж бросил, а в монастырь не отпускает.

— Почему?

— Потому что всё богатство у неё в руках. Её отец покойный умным был, знал, что к чему, и завещал все богатства в случае её ухода в монастырь внести туда как вклад. Вот уйдёт она в монастырь — и останется её муженёк гол как сокол. И получается, Дурной — дурной, а соображает, не отпускает жену в монастырь.

— Дай она, думаю, не больно рвётся туда. Пока такие, как ты, караси ей попадаются.

— Молчи! Ишь, волю взял! — рассердился Степан. Несмотря ни на что, к боярыне он испытывал нежность.

Кустарник, что приметил Юшка у огородов на склоне холма, сбегающего к Москве-реке, оказался малинником, судя по мелкой, осыпающейся, несобранной ягоде, диким или одичавшим, словом, ничейным. Юшка, вполголоса чертыхаясь, пробрался вглубь колючих кустов, покрутился там, устраиваясь поудобнее, и, заметив, что Степан сидит задумавшись, кликнул:

— Ты что, передумал? Лезь сюда.

— Гусли у боярыни оставил, — вздохнул Степан.

— Ну и бог с ними.

— А как на обратном пути кормиться будем?

— Вон ты о чём. А дудочка на что? Ты выберись отсюда сначала.

— Выберемся...

— Может, боярыню жаль стало?

— Ничего ты не понимаешь, Юшка.

— Всё я понимаю. Не знаю, как у вас, в княжеской дружине, а у нас, в Корнеевой, только о бабах и говорят. Давай, увечный, лезь ко мне, не торчи на виду.

Степан скользнул по промятой Юшкой тропке в гущу кустов, улёгся рядом с другом и потянулся.

— Неплохо бы соснуть, — пробормотал он, зевая.

— Так спи. Я полежу, погляжу. Как стемнеет, разбужу. Я тут одну башню недостроенную приметил у самой реки. На вид ничего особенного, но вчера странным мне показалось: как стемнело — со всех башен и стен работные людишки потянулись по домам, а от той башни — нет...

— Наверное, их вчера раньше отпустили... — сонно отозвался Степан.

— Может быть...

В темноте они с трудом нашли дорогу к башне, которую строители возводили у реки. Идти нужно было вниз по откосу.

Известковые грубо обтёсанные бруски валялись вокруг, преграждая путь. Пришлось ползти между подготовленным для укладки белым камнем. Неожиданно вблизи возник копейщик, покрутил головой, что-то высматривая, видимо, слыша шорох. Потом совсем рядом появился другой. Степан и Юшка замерли в ожидании. Копейщики потоптались и разошлись в разные стороны. Стало ясно, что башня охраняется. Они решили не рисковать и вернулись назад.

— Будем снова пытаться? — шепнул Юшка.

— Нет... попадёмся и ничего не узнаем. Пошли наверх, ближе к въезду, там я ещё одну башню приметил, почти завершённую, — подумав, решил Степан.

Башня оказалась угловой. От неё стена поворачивала в сторону торговой площади, Пожару, как называли её москвичи.

Парни со всей осторожностью подобрались и довольно скоро обнаружили, что ни копейщиков, ни сторожей здесь нет. Осмелев, обошли всю стройку, в темноте чуть ли не ползком перебираясь по настилам лесов. Степан отыскал корыто с остатками раствора, на который мастера клали известковые камни, отломил кусок, завернул в тряпицу.