Валерий Есенков - Дуэль четырех. Грибоедов

Он вдруг озлился, нахохлился, сквозь зубы заговорил:

— Ваши учёные немцы нас оболгали, будто к нам варяги пришли, чтобы нам дать государственность, устроить правопорядок и осчастливить нас вашей культурой, когда сами вы были в те времена дикари. Разве вам не видать, что культура Великого Новгорода была самобытна, что она с немецкими образцами не имеет общего ничего? Полноте, у нас во все времена рождались великолепные мастера. Одно обстоятельство в особенности может быть для вас любопытно: резиденция князя располагалась вне детинца, то есть вне городской цитадели, которая, по вашим немецким обычаям, всегда охраняет учреждения власти и олицетворяет её перед строптивыми гражданами. У вас так извечно завелось: взял крепость на щит — стало быть, вся власть за тобой. А что выходит у нас? Из того обстоятельства, что резиденция князя располагалась вне крепости, неукоснительно следует, что сама крепость существовала прежде появления князя, а с ней прежде появления князя водились порядок и власть. Вече могло князя к себе пригласить, могло и не пригласить, как желало. «Мы, новгородцы, вольны в князьях: где нам любо, там и князя поимеем», а не люб, так и гнали взашей. Может быть, оттого и призвали однажды варягов к себе, чтобы своего-то полегче было согнать? Варяжский Олег, по свидетельству летописца, под 862 годом поплыл отсюда походом на Киев, нашёл поселение без стен крепостных, взял без битвы, город поставил и резиденцию в него перенёс. Уж не вольные ли граждане Великого Новгорода выперли его восвояси, как стал им нелюб, оттого и уплыл?

Размышления о своеобычности российской истории несколько его развлекли, однако растревоженным чувствам нипочём не приходил желанный порядок, любезный покой. С каждой новой верстой приближалась Москва, в которой пронеслась его юность, которую лет пять или шесть с таким старанием он избегал.

Это были трудные, странные годы, тоже вроде изгнания. Матушка то убавляла, то прибавляла его исправно по законам природы восходящему возрасту целых пять лет, точно впадала в сомнение, в котором году её Александр появился на свет. К тому же, Сергея Иваныча, бесталанного отца своего по бумагам, он видел от случая к случаю и не знал о нём почти ничего.

Немцу он сущую правду сказал: Грибоедовы были не древнего, однако ж старинного рода, впервые отмеченного именно в XVI веке. На страницах российской истории фамилия эта напечатлелась в 1503 году, в делах новгородских и правление великого московского князя Василия III. Затем Грибоедовы верой и правдой служили Отечеству в тяжкое Смутное время. Михаиле Грибоедову выбранный царь Михаил пожаловал в Вяземском уезде деревни в благодарение за многие службы, как писалось в дарственной грамоте, «против врагов наших польских и литовских людей, которые до конца хотели разорить государство Московское и веру христианскую попрать, а он, Михайло, будучи во московской службе, противу тех злодеев наших стоял крепко и мужественно, и многое дородство и храбрость и кровопролитие и службу показал, голод и наготу и во всём оскудение и нужду всякую осадную терпел многое время, а на воровскую прелесть и смуту ни на которую не покусился».

Отпрыск верного воина Сенька, как он писался в челобитной митрополиту Сарайскому и Подольскому, возвёл своим попечением в пожалованной Хмелите каменный храм. Другой Грибоедов, Иван, ехал во главе поезда царицы во время похода царя Алексея Михайловича на Кашин; ещё один, Фёдор Акимыч, дьяк приказа Казанского двора, член комиссии по составлению Соборного уложения 1649 года, после разрядный дьяк в течение семи лет, особо же был награждён за составление «Истории о царях и великих князьях земли Русской», которая была написана им для наставления малолетних царевичей. При великом Петре Тимофей Грибоедов служил воеводой в Дорогобуже, позднее был пожалован Вяземским комендантом. В тёмное время дворцовых переворотов, к которым Россия, по его наблюдениям, более склонна, чем к бунтам, многие Грибоедовы несли службу в лейб-гвардии Преображенском полку, криком которого претенденты, а более претендентки возводились на привольный российский престол; да, видно, от этого пьяного крику достоинство их поубавилось. Фёдор, сын Алексея, родной его дед, дослужился, однако, до статских советников и успел нажить состояние, из которого матушке пришлось по наследству душ двести, тогда как дядя наследовал от него три тысячи душ — в таких славных долях закон разделял сына и дочь. Передавали, что Фёдор, ещё будучи капитан-поручиком, перестроил Хмелиту на европейский манер, заведя в ней громадный господский каменный дом о двух этажах, четыре каменных флигеля, раскинул парк регулярный с открытыми и глухими аллеями, заложил два пруда, наставил тут и там идолов, соблазнился множеством иноземных затей, а заодно преобразовал Сенькин храм в новый каменный трёхпрестольный с двухъярусной колокольней при нём.

Родной его дядя, Алексей Фёдорович Грибоедов — тоже преображенец, гремел по Москве одним необъятным гостеприимством, расточительством да необъятными своими долгами. В характере дяди развилась какая-то непостижимая смесь пороков с любезностью: извне рыцарство в обхождении, а в сердце отсутствие всякого чувства, так что при Суворове с турками сражался как лев, затем пресмыкался в передних всех случайных вельмож Петербурга; в отставке жил сплетнями, был дважды женат: на княжне Одоевской, а после на девице Нарышкиной; носил бесчестность в душе и лживость на языке, пылал неодолимой страстью обманывать женщин в любви, мужчин же в карты или иначе, а по службе уловлять подчинённых в разные подлости обещаньями, каких заведомо исполнить не мог, тем не менее с постоянством неслыханным впадал в нравоучение, начиная всякий раз поток наставительских излияний неизменным: «Я, брат!»

Род Грибоедовых распался где-то на переломе столетий. Младшая ветвь осела в нехоженых владимирских дебрях и там захирела. О Семёне Лукьяныче его предполагаемому потомку оказалось ничего не известно, кроме имени с отчеством. Леонтий Семёныч имел безвредный чин отставного капрала. Иван Никифорыч прошёл тернистый путь от солдата гвардии до капитана в армейском полку, в отставку выпущен был секунд-майором, а в магистрате Владимирском дослужился до надворных советников и в другой раз вышел в отставку, переместился на жительство в сельцо Федорково, Митрофановна тож, имея за собой душ не более девяноста, к тому же разбросанных там и сям по округе, верно, покупались полегонечку и на незримые деньги добровольных даятелей, каким у нас ни числа, ни перевода не слышно.

И следа прежних доблестей не обнаружилось в неприметном Сергее Иваныче. Происходя от владимирских обедневших дворян, по пятнадцатому году вступил предполагаемый батюшка кадетом в полк смоленских драгун, в Ярославский пехотный полк перебрался с чином поручика, лет двадцати уже временно освободился от службы Отечеству по каким-то домашним делам во Владимире, притянув компанию таких же юных балбесов, занятых единственно мотовством, мошеннически обыграл в карты дворянского недоросля на четырнадцать тысяч рублей, так что эта шалость докатилась до генерал-губернатора, повелевшего неправедный куш отобрать да вернуть в законные руки, то есть недорослю на новый кутёж. Кое-как извернувшись из этой грязной истории, Сергей Иваныч определился в штат генерал-поручика Юрия Никитича Трубецкого, чем неизменно гордился и за ерофеичем витийствовал пылко; имел случай быть походом в Крыму и в Кинбурнском полку получить капитана, каким-то чудом избежавши участия в тогдашних славных баталиях; и двадцати пяти лет попросился своей волей в отставку, будто по имевшимся разного рода болезням, которую получил, награждённый, подобно отцу, тем же скромным чином секунд-майора. Спустя ещё несколько лет безвестного жития, а точно в каком году неизвестно, Сергей Иваныч вступил в брак со своей дальней родственницей Настасьей Фёдоровной Грибоедовой, однако, по странности характера или более тайным причинам, решился иметь с ней раздельное жительство.