Георгий Свиридов - Тайна Черной горы

– А чо там счас делать, пылюку глотать? – не удержался Данька Слон.

Хлыбин, даже не взглянув в его сторону, молча взял свою каску и направился к двери. Проходчики повскакивали со своих мест, стали разбирать каски.

Орешнин догнал бригадира, пошел рядом.

– Рискуешь, Сень, – сказал он, стараясь шагать с ним в ногу.

– Ну, – согласился бригадир, кивнув головой.

– Страшновато все ж. Как в армии, вроде самоволка выходит.

– Беру весь огонь со стороны начальства на себя, вы все тута ни при чем, – сказал быстрым шепотом Хлыбин. – Ни при чем, понял, дядя Костя?..

– Дык тебя ж, дурня, жалко. Ни про что ни за что шею сломашь.

– А может, и нет, кто знает, – и громко, чтобы слышали все проходчики, сказал: – Времени у нас мало, ребята, так что вкалывать будем без всяких перекуров. Предупреждаю, чтоб не пищали.

Горняки топали кучно. А оттуда, из темной дыры забоя, им в лица несло сухой кварцевой пылью и горьковато-кислым запахом отработанной взрывчатки, пахнуло привычным духом железа вагонеток и теплотой смазки.

– Все на погрузку, – распорядился Хлыбин. – А мы с дядей Костей пока забой оглядим и наметим, где бурить шпуры. К утру должны выдать весь цикл.

Никогда еще бригадир так не придавал значения обуриванию, тем более что схему расположения шпуров забойщики знали наизусть, поскольку каждую смену сверлили одинаковые дырки. К их удивлению, Хлыбин и дядя Костя, переведенный по состоянию здоровья «на воздух», стали ощупывать каждую трещинку в породе, выстукивать корявую стенку, принюхиваться да прислушиваться, словно вдруг наткнулись на золотую жилу.

– Бурить здесь и здесь, – бригадир мелом отмечал места будущих шпуров, – а потом вот здесь. Ну а остальные по схеме, как раньше.

– Дык на три шпура меньше? – удивился Терентий, прилаживая перфоратор на треногу.

– А тебе чо? – сухо спросил Орешнин, опережая бригадира. – Хуже от этого, што ли?

– Чудик-мудик, соображать надо! – вставил слово Данька Слон, и всем своим видом и тоном голоса спешащий показать бригадиру, какой он понятливый да смекалистый, все на лету хватает. – Времени на пробурку-то сколь заэкономим, смекаешь?

– Дык энто я и без твоего ума сам вижу, – отозвался Терентий.

Привыкший к порядку и дисциплине, он не мог так сразу воспринять нововведения, поскольку они исходили не от начальства штольни, не от геолога или маркшейдера, а всего-навсего от бригадира Хлыбина, пусть и близкого ему родственника, но все же не главного начальника.

– Голова твоя садовая, беспонятливая, – не унимался Данька Слон, радуясь случаю показать свою грамотную образованность. – Газет не читаешь, радио не слушаешь. Нынче по всей нашей стране рабочие люди энтузиазм проявляют для скорейшего выполнения государственных планов, чтоб побыстрее выстроить светлое будущее. Перед всеми открыты широкие поля для всяческого творческого трудового порыва.

– Так то ж строители. Они, может, и двигаются вверх по этажам, а мы все глубже да ниже в нору зарываемся, света Божьего не видим, – вставил забойщик Игнатий, мужчина кряжистый, хмурый и всегда чем-то недовольный. – Не человеки свободные, а кроты горные.

Игнатию никто не возразил. С ним старались не спорить, зная его дурной характер и крутой вспыльчивый нрав. Жена от него ушла, не прожив с ним и года, вернее, сбежала. Он чуть ее не утопил в Силинке. Весной дело было. Устроил он ей свирепую шутку. Жена как жена, как все прочие, порешила взять мужа в свои руки и начала к нему придираться по всякому поводу и без повода, по пустякам. И то у него не так и это. Недели три он терпел, смиряя в душе своей клокотания. А потом не стерпел. Вернулся домой позднее обычного, в общежитие к дружкам-холостякам заглянул, выпил там изрядно, чтоб настроиться на решительные действия. Пришел домой пьянее водки. И только его благоверная открыла свой рот, чтобы выплеснуть на мужа кипящие внутри у нее обидные слова, отхлестать попреками, как Игнатий схватил ее в охапку, вынес из дома во двор. Не обращая никакого внимания ни на ее обидные слова, ни на яростное брыканье ногами и колотушки кулаками, поднес к пустому бочонку, в котором зимой была соленая капуста, усадил внутрь жену и покатил ту крупную бочку к берегу реки. Как в сказке про царя Салтана. Уплыть-то она далеко не уплыла, бочку изловили, и его языкастую благоверную, зеленую от испуга, подхватили под руки, увели в медицинский пункт, где ей для успокоения нервов сделали нужные уколы и дали выпить мензурку спирта и еще порошков. А на другой же день, когда Игнатий ушел на смену, она укатила из поселка навсегда, захватив все вещи, какие смогла взять с coбой. Игнатий только махнул рукой.

– Мы что, хуже тех строителей? Мы тож опыты революционные проделывать счас станем, – Данька Слон входил в раж, слова сыпались у него изо рта вроде бы сами собой, складно нанизываясь на нитку, и он не мог уже себя удержать. – Проверим на своей практике, чтобы доказать правильность нашего понимания трудового момента жизни. Везде сейчас энтеэр происходит. Эн-те-эр, понимаешь? Разбираешься, что это за слово? Отдаешь себе отчет? Для полного твоего понимания скажу, что попросту теперь на каждом производстве силами рабочих рук и мысли начальства проделывается новая Октябрьская революция, только главным образом по-научному и в смысле одной техники, а не чего-нибудь там другого. Во какая революция! И мы ее у себя начинаем в теперешний момент истории. По-научному «эксперимент» называется.

– Хват, не долдонь, – остановил его Орешнин, проводя еще раз ладонью по корявой породе, ощупью чувствуя ее твердую поверхность. – До той революции тута ишо далеко, а бурить надо-т чуток поглубже. Сантиметров на десять. Не меньше.

– Слыхали, что сказано? – Хлыбин поднял руку, как командир огневого расчета, готовый махнуть ею и выдохнуть команду: «Пли!» – Брать на десять сантиметров глубже! Давай! Огонь, ребята!

Голос его потонул в рокотком гуле застрекотавших пулеметами перфораторов. Приводные шланги, точно живые черные змеи, упруго выпрямились под напором воздуха. Из-под острия вздрагивающего бура, врезавшегося в породу, со свистом взметнулась кварцевая пыль.

Данька Слон начал бурить без треноги, хвастливо надеясь на крепость своих рук, всей грудью налегая на перфоратор. Бур, яростно вращаясь, заметно для глаза укорачивался, уходя по миллиметрам в породу. Рядом бурил Терентий, бурил молча, без показного хвастовства, без лишней суеты, как все физически сильные и добрые душой люди. Слаженно и с каким-то душевным порывом трудились остальные члены бригады.

А утром, вернее, на рассвете, в штольне вспыхнул скандал. Никому не нужный и совсем не к месту. Только была одна бессмысленная потеря рабочего времени. Того самого времени, которое сумели поднабрать слаженной работой за всю смену. И затеял его взрывник Васек-Морячок, от которого никто даже слова скверного никогда не слышал. Ласковый был всегда и к каждому человеку приветливый. А тут словно взбесился. Вот тебе и тихоня!