Валерий Замыслов - Ярослав Мудрый. Историческая дилогия

Есть и третья особинка Киева. Он изобилует церквами. Владимир Креститель поставил десятки храмов. Опричь того, здесь каждый боярин заимел свои личные моленные — божницы. Иногда бояре и боярыни перед смертью постригаются в своей церкви.

— Когда я подъехала к городу, то увидела в Киеве множество церквей. Но была метель, и я плохо разглядела заснеженный Подол.

— Подол стал пригородом, кой, пожалуй, раз в пятнадцать больше крепости. Он зело многолюден, здесь самая большая торговая площадь. Весной на Днепре скапливаются сотни купеческих ладий.

— Когда я смотрела на высоченную гору, то увидела в ней множество пещер.

Ярослав улыбнулся.

— Таких пещер, Ирина, ты едва ли где-нибудь еще увидишь. Они сказочно богаты.

— Шутишь, Ярослав.

— Ничуть, Ирина. В этих пещерах купцы складывают с кораблей свои товары, защищая их со своими торговыми людьми мечами. [264]Когда мы поедем по Киеву, то ты сама увидишь купцов, опоясанных мечами. На Подоле и лиходеев хватает. Сам же Подол раскинулся на берегу реки Почайны, притока Днепра. Мастеровым людям требуется много воды. Деревянными бадьями в Гору много не натаскаешь, а водопровода, как в Новгороде, [265]в Киеве нет. На торжище речная вода ценится весьма дорого, поелику ремесленники и селятся на самом берегу. И дома у них не такие, аки в Детинце. Построены не из дубовых бревен, а вылеплены из глины, что ласточкины гнезда. Встречаются и просто землянки. Подле такой мазанки или землянки имеется небольшой дворик, обнесенный глиняным же забором, а во дворе — мастерская, а то и просто навес от дождя и снега. Одни горшки и корчаги на гончарном кругу лепят, другие кожи мнут и калики тачают.

— Калики?

— Это — кожаные подошвы на ременных завязках. Не случайно странники считают их самой лучшей обувью, поелику эти люди и прозываются каликами перехожими. Другие изготовляют серебряные и стеклянные кольца — сережки, запястья и браслеты для киевлянок. Но особым почтением на Подоле пользуются кузнецы — оружейники. Уж слишком нередко печенеги на Киев набегают. Всадники на мохнатых лошаденках появляются зачастую неожиданно. Едва успевают подольчане собрать свои нехитрые пожитки в узелки, вывести коня или корову из стойла и укрыться в крепости. Прогонят степняков, вернутся мастера на родной Подол и заново отстраивают свои жилища и мастерские, разрушенные печенегами. Так что жизнь ремесленного люда здесь нелегка и опасна.

Каменный же терем, в коем ты находишься, Ирина, — древнейшая каменная постройка в Киеве. И поставил его мой дед, полководец Святослав. А для Владимира Святославича дворец стал отцовским теремным двором.

— Очень богатый дворец. Все палаты украшены дивными росписями, а лавки застланы драгоценной парчой… Слышала я, что князь Владимир возле терема устроил языческое святилище?

— Устроил. И о том поведаю, и о крещении Руси, и о крепостях для обороны Киевской Руси…

Рассказ Ярослава затянулся, но он предумышленно хотел, дабы супруга как можно больше изведала о Киевской земле, на коей предстоит ныне жить, и не просто жить, а разделять все тяготы и всевозможные напасти, кои придется преодолевать ее мужу. Надо дать ей почувствовать, что не просто быть в Киеве великой княгиней. Князь часто отлучается на всевозможные войны, вот тут-то и надо проявить княгине характер. Ей управлять Киевом. Не худо бы из Ирины вторую великую Ольгу вылепить. Но на всё нужно время…

А потом Ярослав и Ирина, в сопровождении десятка дружинников, поехали по Киеву. Радовали глаз сани, в коих еще ездил великий князь Владимир. Сани расписные, изукрашены золотом и серебром, даже полозья расписаны серебряными травами.

За последние месяцы боярин Колыван заметно сдал, всё чаще стал недужить. Старость — не радость, заменушки нет, а на старости и немощи валятся. Частенько отлеживался Додон на пуховиках и сетовал на грудь.

Князь Святополк даже не взял своего дворского на войну с Ярославом.

— Сиди в Киеве и дозирай терем.

Долго сидел Додон Елизарыч, и всё поджидал победного возвращения Святополка. Из терема же носу не показывал.

После ухода князя из Киева, народ на крестцах [266]и торжищах шумел:

— Святополк — мерзопакостный князь!

— Трех братьев убил, а ныне на четвертого ополчился!

— Каин!

Где уж тут из терема выйти? Дело дошло до того, что одного дворового, побывавшего на Бабьем торгу, едва не до смерти ослопьем [267]побили.

Додон Елизарыч и вовсе надолго слег. Никогда не вызывал лекаря, а тут довелось пить пользительные отвары и настойки. А когда полегчало, поднялся и пошел терем дозирать.

Святополк хоть и увез с собой казну, но дворец его стоил немереных денег. У великого князя Святослава Игоревича всё проще выглядело, а Владимир Святославич, когда сел на престол, ударился в роскошь. Вызвал из-за моря византийских умельцев и приказал:

— Сотворите такую отделку дворца, дабы царьградскому не уступал.

Мастера постарались: было бы из чего творить.

Владимир же не поскупился. Злато, серебро, мрамор, драгоценные ковры и ткани сыпались, как из рога изобилия. Сказочный получился дворец! Вот теперь ходи и приглядывай за челядью: не уворовали бы чего-нибудь.

А Святополк всё не возвращался и не возвращался. Извелся Додон Елизарыч! И вдруг, наконец-то, примчался гонец.

— Войско Святополка разбито. Сам же князь бежал к королю Болеславу!

Остолбенел Додон. Лицом побелел. То — жуткая беда, для него беда! Скоро вернется в Киев князь Ярослав, и первое, что он сделает — взашей вытолкает своего бывшего пестуна. Не сможет он простить уход Колывана из ростовской дружины. Конечно, любой дружинник волен уйти к новому князю, так издревле заведено, но он, Колыван, ушел таем, воровски, не предварив Ярослава.

Прощай звание первого боярина, прощай сказочный дворец, самая пора в свои хоромишки подаваться. Нечего пинка Ярослава ждать, лучше самому княжеский терем покинуть…

Ничего, можно и в своих покоях старость доживать. Ярослав не тронет. Экое дело, не простившись с князем, в Киев укатил. Других проступков у Колывана нет.

Ярослав никогда не помыслит, что его «дядька» приказал Березиню отравить. Кабы ведал, давно бы своих людишек к нему подослал.

Князь твердо уверовал, что его девка сама на себя руки наложила, и вычадка своего зельем напоила. А посему надо успокоиться, и теперь жить своим домом.

В тот же день Додон Елизарыч перебрался в свои хоромы, кои стояли подле владычного двора.

Когда истекла неделя, Колыван и вовсе повеселел: не до него теперь новому великому князю. Ныне в дворских кожемяка Могутка ходит. (До сей поры Колыван исходил злостью, когда вспоминал своего бывшего работника).