Клыч Кулиев - Непокорный алжирец [книга 1]

Тишина… Абсолютная тишина! Неужто и прислуга спит? Им-то пора уже вставать. Она хотела спуститься вниз, по вдруг заметила, что дверь комнаты Малике открыта настежь. Сердце её часто забилось. Она вошла в комнату — постель раскрыта, холодная, Малике нигде нет. Куда она могла пойти в такую погоду? Неужели правда сбежала?

Фатьма-ханум стояла подавленная, растерянная, не зная, что предпринять. Вся она как-то вдруг ослабла, ноги не повиновались, кое-как спустилась с лестницы: осмотрела гостиную, столовую — нет нигде! Входная дверь заперта изнутри, а сторож спит, положив голову на подоконник. Она разбудила его.

— Где Малике? Куда ушла?

Сторож растерянно таращил сонные глаза. Не помня себя, в отчаянии Фатьма-ханум закричала:

— Убежала!.. Доченька!.. Убежала!.. Убежала!..

На крик сбежалась прислуга, спустился и сам Абдылхафид, пыхтя, как паровоз. Он был в длинной белой рубахе, ночная стоптанная туфля всё время соскакивала с одной ноги, и он сердито нащупывал её на ступеньках.

— Плачь, дура! Плачь! — закричал он на жену.

Не обращая на него никакого внимания, она горько рыдала:

— О, аллах! Почему я такая несчастная! Доченька моя! Дитя моё! Где ты?

А Малике, промокшая до нитки, дрожа от холода и отвращения, сидела в военной комендатуре. После ареста Ахмеда жизнь в родном доме стала девушке невыносимой. Она действительно решила уйти, добраться до Касбы. Там мать Ахмеда, Мустафа, Рафига… Они поймут её и помогут. Однако попасть в Касбу оказалось не так-то просто. Не успела Малике пересечь улицу Виктуар, как молодчики республиканского отряда безопасности остановили её.

— Куда отправилась так рано, водяная крыса? — спросил одни из трёх окруживших её парней.

Малике притворилась, что не знает французского языка и молча испуганно смотрела на них.

Один из парней спросил на ломаном арабском языке:

— Куда идёшь? В Касбу?

Малике утвердительно кивнула головой.

— Партизанка! — решительным тоном сказал толстяк с рыжими усиками, — сажайте её в машину!

Малике поняла, что сопротивление вызовет лишь ещё большую наглость. Она пошла к машине и села.

В комендатуре с девушки, бесцеремонно стащили чадру, проверили сумочку и карманы, а потом принялись довольно грубо вслух обсуждать её прелести, будто её самой здесь и не было. Малике сидела вся напрягшись, с пылающими щеками. Однако пока дальше зубоскальства дело не шло, никто ни о чём с ней не говорил, видимо ждали кого-то…

Тем временем в доме Абдылхафида суматоха продолжалась. Фатьма-ханум рыдала, обвиняя во всём мужа. Абдылхафид в свою очередь ругал её, грозясь кинуть всё к чертям — и пусть живут, как хотят. Но это была пустая угроза. В душе Абдылхафид был не менее встревожен, чем Фатьма-ханум. Ведь Малике его единственное дитя. Ради неё он копил богатство, лелеял мечту о внуках, которые продолжат род Абдылхафидов, не дадут ему сгинуть. Неужели всё это оказалось несбыточной мечтой? И какой позор! Втайне он жалел, что так жестоко обошёлся с дочерью.

Абдылхафид поднял на ноги всех, кого мог. Приехали Бен Махмуд и Лила. Они в свою очередь стали звонить всем своим знакомым. В первую очередь Лила позвонила генералу, однако не застала его ни дома, ни в штабе. Не удалось поговорить и с майором Жубером. Не долго думая, Лила помчалась в комендатуру.

Майор Жубер не успел войти в свой кабинет, как она буквально ворвалась к нему. Встревоженный вид Лилы сильно удивил его.

— Что случилось, мадам? — спросил он, забыв даже поздороваться.

— Малике пропала!

— Как пропала?

— Так, пропала!.. Помогите… Родители в отчаянии… Я звонила генералу. Но не могла найти его. Он куда-то уехал.

Жубер вдруг оживился:

— Постойте, постойте… Ребята поймали одну партизанку. Может быть, это и есть Малике?

Майор нажал кнопку. Вошёл дежурный.

— Приведите задержанную.

Через некоторое время «партизанку» привели.

— Малике! Ты что, с ума сошла? — кинулась к ней Лила. — Боже мой, на кого ты похожа?!

Она горячо обняла её.

На Малике была старая чадра, принадлежавшая Рафиге, мокрое платье обвисло, в туфлях хлюпала вода, волосы влажными прядями беспорядочно падали на виски, на лоб, на плечи, закрывали глаза.

Лила с интересом, как бы впервые разглядывала её. Потом строго сказал:

— Поедем домой… Мама твоя без сознания лежит!

— Не поеду! — твёрдо сказала Малике.

— Как не поедешь?

— Так, не поеду… Пусть без меня живут.

— А куда же ты собираешься?

— Найду куда… Не беспокойся.

— Под конвоем отправим. Лучше поезжайте, — пригрозил Жубер.

— Не поеду! Считайте меня партизанкой, сажайте в тюрьму.

— Сумасшедшая! Готова даже быть партизанкой, лишь бы… — Лила не договорила. — Соедините меня, пожалуйста, с Абдылхафидом, — повернулась она к майору.

Он сразу же исполнил её желание.

— Поздравляю! Малике нашлась, — сказала она Абдылхафиду, добродушно улыбаясь, будто и не было никакого спора с Малике. — Приезжайте! Только скорее… Да, да… Скорее!

Она положила трубку на рычаг.

— Недаром говорят, что любовь сильнее смерти. Как вы считаете, майор Жубер?

Жубер усмехнулся:

— Ей-богу, мадам, такому испытанию никогда не подвергался, так что ничего не могу сказать…

Доктор Решид содержался в специальной тюрьме для политических заключённых — в одиночной камере. Он мужественно встретил удар и старался не поддаваться унынию. Не у него одного такая судьба, он разделил участь тысяч, нет, десятков тысяч невинных людей.

Решид стоял под узким, забранным железной решёткой окном и, запрокинув голову, смотрел на маленький, чуть не с ладонь, голубой лоскутик неба. Глядя на него нельзя было себе представить, что мир огромен и где-то шумит морской прибой, светит солнце, дует свежий ветер. Откуда быть здесь свету и воздуху? В тюрьме специально предусмотрена темнота и сырость, очевидно для того, чтобы человек почувствовал себя преступником… Трудно было Ахмеду. Он сосредоточил все свои силы на одном: держаться с достоинством, какие бы испытания ему ни пришлось претерпеть — не унизиться перед грубой силой. Но молодое сердце нелегко было усмирить. То его захватывала волна гнева, то оно сжималось, как в тисках. В такие минуты Ахмед старался уйти в воспоминания. Горькие и сладостные, они раздвигали перед ним стены тюрьмы и переносили в прошлое.

Железная дверь камеры со скрежетом отворилась. Раздался окрик:

— Выходи!

Решид вспыхнул от этой бесцеремонной грубости, по сдержался — что толку спорить с каменной стеноп?

В длинный коридор выходило множество дверей. Двери, двери, двери… И за каждой бьётся чьё-то сердце, рвётся на вольный простор. Сколько же здесь несчастных, думал доктор.