С того дня и после. Срубленные зимой. 2 повести

Тумтумы подпрыгивали от нетерпения и вскрикивали от души – пыль столбом от восторга:

– Ах‚ первородцы! Ох‚ первозданцы! И это мы сотворили! И то нам под силу! Уж не боги ли мы?! Боги! Конечно‚ боги!..

И запускали в небеса стрелы невежества.

У Пинечке по соседству жил Менька-идиот‚ Менька-плоская голова‚ так даже он знал с пеленок‚ хотя и пеленок у Меньки не было: творения человека не создают новых творений‚ творения Всевышнего создают. А этим многошумным‚ наделенным негодным разумом: одна дорога – в ниспровергатели. "Господи! Для чего Ты сотворил подобных?" – спросил бы Менька по случаю‚ а Всевышний ему бы ответил: "Не задавай‚ Менька‚ вопросов. Ничто в мире не сотворено без цели".

Пинечке подходил с боязнью‚ спрашивал шепотом:

– А как у вас с песней? Которая в душе.

Глянули на него. Подивились. Вдумались со старанием – в голове почесушки.

– Это мы поправим‚ – сказали алчно. – Это нам под силу. Это у нас будет программа-максимум.

Прокричали дружно: "Даешь демографический взрыв!" и убежали попарно в кусты. На очередное дерзание-свершение. Чтобы без счета загомозилось потомство, меленькие кошмарики и кривоватые омерзяшки от необузданных‚ свальных зачатий.

Остался под аркой старый‚ обросший бородой тумтум. Лица нет‚ рук не видно‚ и лишь глаза посверкивали из глубины: зарос – не прогребешь.

– Дурак с кругозором‚ – пояснил человек со стены. – Из семьи основателей. Его мать на бегу родила.

– Из-за отсутствия времени‚ – подтвердил глухо‚ через бороду. – Родила и дальше побежала. Творить в дерзаниях и дерзать в творениях.

А глаза светлые-светлые.

Выскочил из кустов тумтум с сисями‚ которому не досталось партнера на взрыв‚ перекинул Пинечке через плечо‚ поволок прочь на любодейное сопряжение. Собака с трудом отбила. Кошка отцарапала.

– У нас так‚ – пояснил бородач. – У нас порыв. Превышение природных возможностей. Я‚ например‚ ставлю рекорд. По отращиванию бороды. Ложкой плутаю в зарослях‚ и в рот не попасть. Другие – кудри на ладонях отращивают: еще не кучерявится‚ но уже шерстится. Третьи – перцы глотают‚ остроты устрашающей‚ чтобы насквозь прошло и зад опалило. А самые настырные смерть побеждают.

– Это невозможно.

– Возможно‚ возможно. У нас и кладбищ давно нет. И в крематории печь стылая. По совету врачей отправляем путешествовать. Без надежды-возврата. "А где дедушка?" – "Дедушка путешествует". И плакать не надо.

– А стена зачем?

– Это не стена. Это мы вавилонскую башню строим.

– Уже строили‚ – сказал Пинечке. – Ничего не вышло.

– У нас выйдет‚ – пообещал. – Мы похитрее. Мы строим лежачую вавилонскую башню.

И распушил от гордости бороду.

– У них выйдет‚ – подтвердил человек со стены. – Чего не надо‚ у них всё выходит. Петух‚ и тот яйца несет.

Пинечке взглянул на творение двуногое. Кошка взглянула. Собака. Во что мужика обратили‚ сволочи! Которому разумение дано день отличать от ночи. А он заерзал на арке‚ скривился‚ сплюнул два раза и возвестил новый день‚ стыдливо и зло.

7

Шли дальше.

Видели больше.

Стена на пути не кончалась‚ и жизнь вокруг не начиналась.

Колыхался в небесах зажигательный призыв: "Сотворим новые миры!" Прошмыгивали неистовые тумтумы с туманными намерениями‚ проявляя безграничные свои возможности на страх природе. Посевы порушены. Деревья завалены. Цветы потоптаны. Развал с запустением. Колтуны с наготой.

На дурака добра не напасешься.

– Какую землю попортили! – стонал человек со стены. – Какую землю!..

– Если ты‚ – сказал Пинечке строго‚ – если ты‚ беглый тунгус Онкоулк Сенгленкин‚ не скажешь сейчас же‚ кто ты таков...

Человек поглядел исподлобья:

– Вообще-то я не тунгус...

– Ты не тунгус. Ты Серафим. Только зачем притворяешься и обличия меняешь?

Тот промолчал. Вздохнул шумно. Со стены не спрыгнул.

Каждому своё.

Захлопало крыльями‚ запыхтело‚ затопало негромко по битой дороге. Догнал их петух с триумфальной арки‚ подпрыгнул‚ попал в ногу‚ зашагал рядом. Гордо и независимо. Уж лучше в изгнание уйти‚ чем для других кукарекать и глупости возвещать. Такой день подступал – кукарекать тошно.

– Петушок! Мы рады тебе. Глядишь‚ вместе и пробьемся.

Петух опрометью убежал в кусты‚ не удержался – стыдливо снес яйцо. Топтал ногами‚ шипел‚ плевался‚ размазывал желток по траве: "Обещаю! Последнее!.."‚ а потом догнал своих и снова пошагал. Широким мужским шагом. Упрямо и зло.

К вечеру Пинечке остановился:

– Суббота. Дальше не идем.

И стал раскачиваться с закрытыми глазами‚ проговаривать неизменное‚ простое‚ вечное‚ душу изливая перед Всевышним‚ а они сидели кружком и не шевелились. Кошка. Собака с петухом. Человек на стене.

Сердца таяли от восторга.

– ...возрадуются небеса и восторжествует земля‚ взыграет море и его наполняющие‚ возликует поле и всё‚ что на нем‚ воспоют деревья лесные пред лицом Господа‚ Который станет судить мир по правде и народы по справедливости Своей...

Травы пробивались из земли‚ чтобы услышать. Звери выглядывали из расщелин‚ чтобы увидеть. Звезды полыхали поверху‚ смущенные и пристыженные за грешный земной род. Вот подкрадется на цыпочках наша старость‚ подберется неслышно со спины‚ закроет глаза ладонями: "Угадай‚ кто пришел?" И содрогнутся беззаботные‚ всполошатся беспечные‚ затрепещут застигнутые врасплох. "Сын человеческий‚ что же ты дремлешь?.."

Кончилась молитва. Затих Пинечке. Собака свернулась клубком. Петух нахохлился. Кошка за добычей пошла.

– Огонек‚ – сказал человек со стены. – На той стороне. Будто свечечку зажгли.

Пинечке побегал вдоль стены‚ поискал‚ нашел малую щелочку. На той стороне тьма-тьмучая‚ зги не видно‚ лишь огонек трепыхался слабенький‚ как в ладонях запрятанный. Да шевелился кто-то по кругу робкой‚ неприметной тенью‚ ногой подтоптывал‚ рукой подмахивал‚ под нос проборматывал с боязнью:

– Как не затухнуть этой свечечке‚ так не затухнуть и памяти по Калману-Залману‚ Береле-Шмереле‚ Сореле-Двореле...

Это были свои‚ и Пинечке позвал:

– Которые во мраке. Покажитесь.

Дрогнуло и загасло‚ будто испугалось‚ а оттуда зашелестело сорванным голосом:

– По субботам. Чтобы своих не забыть. Но если нельзя‚ мы перестанем.

Это требовало продолжения‚ и Пинечке спросил:

– Как звать‚ идн‚ и из каких краев?

– Края здешние‚ – ответили с заминкой‚ – гнилые и прелые‚ а звать Михаил Маркович.

– А по нашему?

– Мендл. Я Мендл.

– Это другое дело‚ – сказал Пинечке. – Тунгусу быть тунгусом. Зулусу зулусом. А Мендлу Мендлом.

– Тебе хорошо говорить‚ – пожаловались из темноты. – А у нас тина невылазная. Мокреет вокруг. Воды поднимаются. Болота подступают. От сырости душа мокнет. Самое время затаиться и пересидеть.