Леонид Гиршович - Тайное имя — ЙХВХ

На это нечего возразить, если сам не распеваешь: «Глазами обращен к Сион-горе». Клявшиеся горой Арарат армянские социалисты своими горящими черным огнем глазами смотрели, как русские теснят турок в Западной Армении: «Теперь мы сможем ее заселить». И ответ генерала Янушкевича, до перевода на Кавказ командовавшего великим переселением евреев из западных губерний: «Армяне — те же евреи» (понимай: те же жучки-древоточцы, подтачивающие устои империй). А черкесский князь Гаджемуков из окружения великого князя Николая Николаевича, поставившего на курдов, рассуждал об истреблении армян с точки зрения геополитической: «Если посмотреть на это не с гуманитарной, а с политической точки зрения и как на уже свершившийся факт — винить в котором следует армян, то в этом, надо сказать, есть положительная сторона: Турция оставила нам Армению без армян» [60]. В идеале было бы, конечно, населить Западную Армению кубанскими казаками, к чему склонялся генерал Юденич (тогда Россия полагала, что ей еще что-то светит).

Впервые кто-то уподобил армян и евреев друг другу — племена, со времен Амалика не приемлющие друг друга. В эсэсэсэре, лишенные своего прошлого и всякой памяти о нем, они сердечно задружились, меряя себя одной меркой на основании самых поверхностных аналогий. Но в пятнадцатом году Сарре Аронсон и в голову бы не пришло брататься с армянами. Даже с учетом параллели между Араратом и Сионом, навязчивой, как пошлый мотивчик.

В отличие от евреев, армяне — чистая раса. Черная дыра глаз, вороные шапки волос — против разномастного, в своем талмуд-тора обретающего подлинность еврейства. Армяне в подтверждение своего права на землю показывают мозолистые ладони, евреи предъявляют справку от Господа Бога (род дарственной). «У каждой нации свои евреи», — скажешь и сорвешь аплодисмент. «У каждой нации свои армяне»!? — и недоумение, вплоть до обиды. Как с тем кузнецом. Евреи и армяне исторические антагонисты? Это приемлемо только для армян, в представлении евреев их исторические роли несоизмеримы. Вот и получается: почему мне не зазорно есть из твоего котла, а ты моим брезгуешь?

Первая добыча. Мужчина, женщина, годовалый ребенок — первенец. В европейском платье. Сарра видит, как военный бесцеремонно отталкивает их в сторону. Безбилетники по жизни. Да нет, вот же наши билеты! Мужчина что-то порывается сказать. Порывается показать свои билеты, но слишком уж порывисто. Военный этого не любит и с силой ударяет его. Мужчина падает, и сапог, произведенный из кожи Хаима Авраама, бьет одиннадцатиметровый. С порывами покончено. Или нет: женщина — растрепанная, шляпа упала — порывается избежать неминуемой расплаты за безбилетный проезд по жизни. И порывается сделать это не больше не меньше как укрывшись в поезде. С плачем, заглушающим плач ребенка на руках, устремляется к вагону, цепляется одной рукой за дверь, которую подоспевший солдат с силой захлопывает вместе с ее пальцами.

— Майн Готт! — кричит Сарра.

Калиш оттаскивает ее от окна.

— Вы же офицер, что же вы стоите! Сделайте же что-нибудь!

— У нас приказ не вмешиваться.

Пещерный вой обрывается «выстрелом милосердия». Еще два выстрела.

Сарра — пассажир, летящий в бездонную пропасть. Зажмурилась. В яростном оскале стиснуты зубы — аж нос наморщился. Заткнула пальцами уши. Болевой шок от сплющенных железной дверью пальцев с выстрелом не обрывается, нет, он продолжается в ней.

Калиш спешит поднять окно.

— Ну, все… забудьте… — повторял он, держа ее за плечи своими покалеченными пальцами.

Открыв глаза и поводя ими, Сарра тяжело, по-рыбьи, дышала. По вагону раздался топот сапог — из кожи Хаима Авраама. Дверь дернулась, и некто в каменистой, как эта земля, гимнастерке испытующе-прищуренными глазами уставился на нее. С верхней губы скобкой спускались усы. И тогда Сарра, но это уже была не она, это было посмертное продолжение в ней той женщины, бросилась на него с криком: «Ассасин!», и разорвала бы в клочья его лицо…

Прежде чем тот скинул с плеча винтовку, Калиш наставил на него пистолет, заслонив Сарру. Солдат застыл, только что-то крикнул в проход. Появился офицер, мгновенно оценил ситуацию и спрятал свой пистолет в кобуру. Честь не отдал, какая уж тут честь.

— Миль пардон, — и закрыл дверь.

Когда Калиш обернулся, тоже пряча оружие, Сарра разрыдалась у него на груди.

На перроне в Хаме ни души. Попутчиков в Дамаск не оказалось, ехали в обещанном Калишем уединении. Сарра сидела с ног до подбородка накрытая пледом и, как ребенок, всхлёбывала, когда уже высохли слезы.

— Дамаск, — полушепотом сказал Калиш, бережно ее будя. Он задержал ее руку в своей, она не противилась и вдруг прижалась щекой к его руке.

На поезд в Хайфу она успевала.

— Я хочу, чтобы вы меня проводили.

— Я больше собой не располагаю.

— В таком случае вы проводите меня завтра.

Грохот стоял оглушительный, приходилось кричать. Калиш сказал (прокричал) встречавшему его ординарцу-венгру с узнаваемой черной скобкой усов и тесаком на ремне:

— Вы знаете гостиницу «Каир»?

— Так точно, герр обер-лейтенант.

— Проводите даму и проследите, чтобы ее обслужили как положено.

— Слушаюсь, герр обер-лейтенант.

Автомобиль, «скорость хода которого и другие технические данные держатся в секрете», выкатили по наклонной платформе из прицепленного к поезду грузового вагона и толкали по железнодорожному полотну. На переезде скатили с путей. Карикатурный шоффэр, экипированный, как если б собрался ехать на мотоцикле — в кожаных крагах и таком же шлеме с ветрозащитными очками на лбу, — осмотрел мотор, проверил колёса, ненадолго исчез под кузовом (кто сказал, что дареному коню в зубы не смотрят?), велел державшему шланг арабу из вспомогательного полка заполнить бак — и с двух оборотов завел мотор. После чего сел в автомобиль и с победным клаксоном тронулся с места, сопровождаемый еще одним автомобилем со штандартом австро-венгерской военной миссии. В последнем находились обер-лейтенант и его начальство — оберст с императорско-королевскими бакенбардами, для которого армяне — те же русины (как для его двойника Янушкевича армяне — те же евреи, и следовательно, русины тоже евреи. Дурная бесконечность: каждый человек — еврей).

А тем временем Сарра открыла свою кладь: баул и несессер — и распорядилась нагреть воды. И в ожидании, когда ей приготовят ванну, вышла на балкон: грохот, как при возведении пирамид, пыль, как от египетской конницы. Со второго этажа было видно, что полстанции разбито: действовала только левая сторона — где билетная касса и камера хранения. Подумала: чемоданы будут ждать ее в Хайфе, если только не уедут дальше, в Яффу.

Она ходила по комнате, не зная, чем занять руки: и складывала их под грудью, сцепив пальцы, и всё вытирала ладони о юбку. То сидела боком на стуле, сцепив на спинке пальцы и уронив на них голову. Обводила комнату бесцельным взглядом, которым не за что было зацепиться: пустой взгляд скользил по пустой инкрустированной перламутром мебели. «Дамишк», — она знала эту дамасскую стругальню в стиле «луи каторз». Сидят артели и пилят, и клеят.