Леонид Гиршович - Тайное имя — ЙХВХ

«Да что со мной!» Ласкавшая себя мечтами о переселении душ, она протестовала против подселения армянки. В метемпсихозе это зовется «уплотнением». Не имеете права! А тебе предъявляют расщепленные пальцы и три выстрела кряду.

Она вновь принялась ходить, то сцепив пальцы, то вытирая влажные ладони о бедра. В эту пору в помещении и на улице, внутри и вне одинаково промозгло, и стынешь всем телом. А тут еще не стихающий грохот и клубы строительной пыли: возводят новый вокзал, Хиджазский, с которого поезда будут ходить в Мекку по войлоку.

— Ванна готова, саидати.

На расстоянии вытянутой руки стоят три кувшина кипятку, чтоб подливать. Какое блаженство (земное, довольно с нас небес) — погрузиться в эту лохань на медных когтистых лапах посреди умывальной комнаты и закрыть глаза. Эту книгу можно читать только с закрытыми глазами.

Я прокралась в темницу, твоя жена Сарра. Сижу у тебя в ногах. Кисти рук царя прикованы к изголовью. Ты не можешь шелохнуться. «Лежи покорно, — приказываю, — не шевелись». Откинула покровы. От благовония мастей твоих закружилась голова, и я пала лицом на колена твои. «Со мною с Ливана, невеста! — кричишь. — Со мною несись с Хермона! С вершины моего Хермона!» — «Меня свел с ума, — говорю я, подняв лицо, — нардический аромат твоих чресел». — «Нард это ты. Ты нард и корица, а я смирна и алоэ». Волосами щекочу подошвы твоих ног. Золото боится щекотки? «Сарра, не мучь меня». Бесаме, бесаме мучо! (Так Рафаэль Абулафия всегда говорит.) Я провела грудью по твоим устам: «Бесаме мучо!» Ты: «Два сосца твои, как двойня молодой серны. Спаси меня, твоего Машиаха, сжалься над Царем Иудейским!» Царь мой — раб мой. Кедр, Ливану равный. Сейчас разомкну, и спадут оковы с тебя. Беги, возлюбленный мой! Будь подобен молодому оленю в расселине горы.

Протянула руку, долила горячей воды и давай читать с другой страницы.

Дулциньо. Дикая пустынная местность на краю земли. Там, в глубине, равной высоте замка Иф, заточен Мессия, узник султана. Изнемог дух его. Как Давид в пещере — он. Никто не признает силы его [61]. Прокралась к нему, в темницу тройной тьмы: его глаза, уши, рот — слепы, глухи, немы.

— Господи, — я прошептала, чтоб не испугать его мнимым дьяволом. — Это я, Сарра, а не Диавол искушает. Я твоя жена, а спасать Спасителя — предначертанье жен. Гидеоны уже ждут, копыта обмотаны, обмотки перевязаны кожаными ремнями, на счету каждая минута.

— Сарра? Как ты меня нашла? Я думал, ты умерла.

— Я пришла к тебе из 5676 года.

— Пяти тысяч… шестисот… семьдесят шестого года… — вторишь ты.

— Да, Господи. Ты опередил время, и теперь оно настало. Воюют все. Земля течет кровью, словно камень Мириам, по которому Моисей ударил своим жезлом [62]. Султан в тюрьме. Твоя мессианская жена пришла возложить на тебя корону.

Он изумлен, он не находит слов.

— Ты помнишь крепость, куда тебя бросили, — Абидос? Сейчас там все черно от британских кораблей — броненосных крейсеров, эсминцев, канонерок. Британский флот пришел нам на помощь. Ты увидишь, что значит современные корабли, автомобили, пушки, поезда. Расчлененная на вагоны железная змея вмиг перенесет тебя из Константинополя в Дамаск. Скоро мы завладеем Сионом. Но без тебя, Господи, мы не сумеем отстроить Храм. Шомерники, бежавшие от русского царя, где по их спинам гуляла казацкая плетка, «хватит с нас царя, — говорят, — интернационалом воскреснет род людской». Они — только б турок не обозлить.

— Я, — отвечает он, — не верю ушам своим, не верю глазам своим, поверю только устам… Да, это ты, — после жаркого поцелуя.

— Скорей бежим, пока обмотки не размотались на копытах у гидеонов. Мы взойдем по лестнице Иакова в другие времена.

Долила горячей воды, для этого пришлось открыть глаза. И вновь принялась за «Книгу своей жизни», и вновь с другого места — прежнего не сыскать.

…А Ривка с Авшаломом в толпе. Мои глаза встретились с его глазами. В них читалась мольба о прощении: «Ты же сама хотела. Ты сама говорила, что я должен взять в жены твою сестру». — «Ты слишком легко пошел на это. Ты мог сказать „нет“». — «Еще не поздно». — «Нет, Авшалом, поздно. Я избранница, меня избрал Царь Иудейский. Довольствуйся тем, что у тебя есть». Вся в сиянье, я прошествовала в сиявший шатер, там ждал меня Саббатай Цви, несокрушимый Израилев — да истребит он ложь.

Еще несколько раз вливала остывавшую воду в остывшую, и наконец приток тепла прекратился — прекратилось завораживающее чтение. Потянула за звонок с мыслью, что арабская прислуга лучше турецкой. Арабки стройней низкотазых турчанок, а с арабами турецкие мужчины не идут ни в какое сравнение. Да не налюбуется глаз на прислугу.

Горничная прибиралась. Сарра закуталась в полотенца, навертела чалму и принялась ждать Калиша.

— Еще что-нибудь угодно ханым-эфенди?

Грохот близкой стройки стих. Наступил час, когда рабочие оставляют орудия труда в тачке, их руки и наши уши отдыхают до утра, — час, когда рыжая телица становится серой.

Сарра не стала зажигать свет, сидела в полумраке, вскоре обещавшем стать полным, и ждала. Она была угловатой, в отличие от сестры, могла показаться коренастой, хотя была узка в кости. У нее старинное лицо женщин Северного Реннесанса, которых хочется расцеловать в щеки. Рыжеватые с золотым отливом волосы. Голубые непритязательные глаза, не притязавшие на расхожую средиземноморскую сладость. Вроде бы ничего особенного, но тем сильней власть над имевшими неосторожность однажды на себе ее испытать.

Аккуратный стук в дверь.

— Саидати, вас спрашивают. Иностранный офицер. Он рядом. Можно ему войти?

— Нужно! Войдите, обер-лейтенант. Я не ждала, что вы так скоро. Можете оставаться. Скоро совсем стемнеет, тогда я смогу одеться при вас.

Она говорила тоном, словно «повода не дала и не дает» и всего того, что было в поезде, — не было. Калиш не понимал, как себя вести.

— Я беспокоился за вас. После этой, с позволения выразиться, непозволительной сцены…

Она перебила:

— Чтобы та армянка не являлась мне по ночам, я приняла решение… — нет чтоб сказать: я приняла ванну. — Приняла решение… неважно. Я вам благодарна. К тому же вы — еврей. Вы мой брат, и это доказали. Можешь все… Сарра меня зовут.

Калиш в замешательстве. Слишком уж доступна? Или наоборот: неприступна… то есть всегда была неприступна, вот почему все так… то есть все не так… Потому что для нее то, что сейчас, это немыслимое, исключительное. По исключительным обстоятельствам, в которых он повел себя рыцарем. Дама воздает его рыцарственности на свой лад, возможный только для дамы. Да! Кто посмеет сказать, что поручик Калиш не достоин медали «За храбрость» и именного портсигара? Естественно без слов пасть в объятья друг друга влюбленными до полусмерти.