Леонид Гиршович - Тайное имя — ЙХВХ

— Скажи, чтоб ему дали воды. Так что ты делал у бедуинов? Где Ришон и где Эль Ариш.

— Овес покупал.

Этиф-эфенди развеселился пуще прежнего.

— Ха-ха-ха! Овес «Белая лошадь»? Мы не ловим контрабандистов, мы ловим шпионов. Поэтому раз мы тебя поймали, ты — шпион. Убедить меня в том, что ты не шпион, по силам только уж о-о-чень хорошему адвокату. Такие не берутся вести дела меньше, чем за сто лир золотом. В зинзане у тебя будет время поразмыслить над моими словами.

«Зинзана» в разные времена означала и камеру смертника, и ШИЗО (еще одна тетраграмма), и общую камеру, и «воронок». Границы значений размываются в поколениях. В Тешкилят-и-Махсуса «зинзаной» называли помещение без каких-либо источников света, отличавшееся от подземелья испанской инквизиции тем, что узник не погрязал в собственных отправлениях, для которых имелся рундук — до частностей же не снизойдем.

Нахождение Наамана в зинзане было недолгим, больше ознакомительным, во избежание иллюзий, что, дескать, удастся отбиться своими силами, не прибегая к услугам дорогостоящего адвоката. Поскольку его ослабленный организм мог преподнести сюрприз со смертельным исходом, ознакомительная часть не затянулась. Наутро его посетил добрый человек по имени Мизрахи. Мы узнали его. Тот самый, что не решился когда-то приобрести у Арона жнейку и в последнее мгновенье, уже обмакнув перышко в чернильницу, пустился наутек. Сбежал из-под венца. Это было соломинкой, сломавшей хребет Бюро по оказанию сельскохозяйственных услуг широкого спектра. Позднее компаньон Арона Франц Лерер, человек несгибаемого оптимизма, вернется в Польшу.

Мизрахи не стал обладателем жнейки или, как ее еще называют, лобогрейки, из-за нерешительности — черты, про которую не скажешь: но у нее есть и свои положительные стороны. Нету. С осмотрительностью, с осторожностью у нерешительности не больше общего, чем у трусости. Не решившись стать земледельцем на севере, Мизрахи точно так же не решился заняться озеленением пустыни, ради чего перебрался на юг. Сказал же о нем Лерер: «Полжизни копил на лобогрейку, а заплатить не хватило духу». Это даже не скаредность, это лежит в плоскости органической: расстаться с деньгами, как ампутировать жизненно важный орган.

План озеленить марсианский ландшафт Негева зрел не только в большевистском мозгу Бен-Гуриона. Еще турецкая власть помышляла об этом, и Мизрахи клюнул на госфинансирование. Есть различные формы кооперации с государством, в частности в лице его отдельных представителей, с немалой пользой для личных накоплений. Мизрахи приходилось выполнять разные мелкие поручения Этифа-эфенди, так чтобы имя последнего не поминалось всуе. Например, какого-то еврея подозревают в преступлении, которое спокон века является еврейской специальностью, — в шпионаже. Ясно, что на всех еврейских шпионов виселиц не хватит. Откупайся, гласит приговор. Взыскивать по нему собственноручно эфенди не будет, для этого есть Мизрахи.

М о сковичи доставили в комнату свиданий в колодках — говоря о зинзане, мы еще забыли упомянуть про них. Мизрахи встретил его со словами:

— Надеюсь, господин Моск о вич, вы чувствуете себя лучше, чем выглядите. Если напрямки, вас родная мамаша бы не узнала. Но с помощью хорошего адвоката все поправимо. Не мне вам говорить.

Будь его родным русский, а не мароккаит (арабский марокканского извода), так бы это и прозвучало. Он зачитал копию обвинительного заключения.

— Не угодно ли ручку приложить: «Я ознакомлен с выдвинутыми против меня обвинениями». Вы признаете себя виновным, дорогуша?

Нааман покачал головой.

— Тогда припишите: «Виновным себя не признаю, право на подачу апелляции передаю семье». Мама дорогая! Да он писать разучился.

Из-под пера Наамана выходили какие-то каракули.

— Не страшно. Так даже убедительней. Вот до чего меня довели. Мама дорогая сразу в слезы. Я знаю, как это бывает. Не впервой оповещать родителей. А отец родной давай оплакивать свои деньжата. Отец жив-здоров? Это главное.

М о сковичи, старожилы первой, румынской алии, не самые обездоленные в Эрец Исраэль. «Неопрятная» история, заставившая их в конце концов капитулировать перед аппетитами своего земляка, обернулась прибытком: повальный мор на жителей Хадеры положительно сказался на Гедере, которая вдруг расцвела, похорошела, как невеста лет двенадцати. С наплывом аденских уроженцев (в Гедеру перед войной) возрастной ценз невест преступно понизился. Тайманитки и правда прелесть: и своей смуглой красотой, унизанной серебром, и своим легким нравом. Не смешивать с легким поведением, по этой части больше французское побережье Северной Африки. Как говорится, с кем поведешься.

Но Мизрахи оскорбился бы, услыхав такое. И сколько бы мы ни винились в сказанном громогласно, его генетическая память о будущем, устремленная в первые годы израильской государственности, не простит нам, ашкеназим, ни выборочной алии, ни унизительной дезинсекции прямо на трапе, ни многого другого, чего мы с нашим социализмом в отдельно взятом киббуце, может, даже и не замечали, зато они, фрэнки… [151]

Господь благословил мадам М о сковичи двумя дочерьми и сыном — как и Фаню Файнберг. И в придачу мужем, который, в отличие от Лёлика Файнберга, был жив-живехонек: маленький, меньше своей мадам, с седым ежиком на голове, так что седеть больше некуда, и с бегающими черными глазками. Мизрахи говорил с ними пугающим шепотом. От вида каракулей, разобрать которые можно было с трудом, родителям сделалось дурно: сына пытали.

— За единокровного сына полтора чистокровных скакуна, много это или мало? — спросил Мизрахи.

Требуемую сумму, сто пятьдесят золотых талеров — деньги, как дети: любимы и быстро растут, — удалось собрать уже к следующему дню. Ну, бывай, Гедера. Место не хуже многих других, а иных и получше, тех, что северней Кесарии, где у Мизрахи не сложилось. Из слов Этифа он понял, что между Кесарией и Хайфой свили гнездо армянские шпионы. Они сносятся с британцами при помощи голубиной почты. Не знает ли Мизрахи тамошних армян, спрашивает Этиф. Все-таки жил в тех краях. «Раньше, эфенди, армяне попадались, а теперь попрятались». Отлов армян-шпионов входил в компетенцию Тешкилят-и-Махсуса, но до сих пор так и не удалось поймать ни одного, кто посылал голубей. «Евреи бы уже сто раз попались, — говорил себе Этиф-эфенди, — продажные, жадные, трусливые, свой своего же предаст».

А Мизрахи говорил себе: «Пятьдесят золотых за день!» Нет-нет, о Гедере он дурного слова не скажет. Он уже отделил свою долю и в мыслях передавал Этифу остальные сто, чувствуя, что исполняет этим заповедь «пидьон швуим» («выкуп пленных»). А разве нет? Как еврей он соблюдает важнейшую заповедь благочестия. Кто везет Этифу выкуп? Он, Мизрахи. И трясшийся между корпулентным пассажиром в красной куфии и таким же толстяком в чесуче и соломенной шляпе, к изумлению этих обоих, он ни с того ни с сего от восторга сплясал ладонями чечетку у себя на коленях, приговаривая: «Молод е ц всем ребятам отец!»