Леонид Гиршович - Тайное имя — ЙХВХ

Сарра молчала — не молчанием теплокровным, готовым уступить. Это была немота камня. Страстный проповедник в седьмом веке одушевил своими словами камни. «Аминь!» — кричали они ему [156]. Арон добился обратного: у Сарры стало каменное лицо.

Вернулся Лишанский и с ним восемь человек, включая двух женщин с детьми.

— Ёсик тоже останется, — сказала Сарра. — Это приказ.

Арон постучал по крышке часов — как всегда, когда хотел сказать «пора».

Счет и вправду пошел на дни. «Снова Рош Аш о нэ, снова в баню», — два еврея разговаривают, оба в лапсердаках, со свалявшимися в дредлоки пейсами. Фрейд на примере этого анекдота рассуждает о «водобоязни» галицийских евреев. («Остроумие и его отношение к бессознательному».) Они так сильно боятся воды, что наказание за грех определялось числом погружений в микву перед утренней молитвой.

В Зихрон-Якове гигиенические действия больше не ограничивались посещением миквы. Однако женщины, даже те, что «соблюдали кошер в общих чертах», в самых общих чертах, все равно, когда полагалось, совершали омовения, как их матери и матери их матерей. Миква священна, «миква Израиля». Это одновременно и залог ритуальной чистоты, и способ ее соблюдения. (Без устали на тему еврейской миквы мог писать Вас. Вас. Розанов, «тайновидец плоти», т. е. большой охотник вглядываться под юбку.) Това всегда у Сарры оставляла свой пистолетик. В микву с ним никак нельзя, оставить дома — тоже. А у Сарры внутри дверного наличника имелась полость. Забег а ла, клала под планку и на обратном пути забирала.

Принадлежавший Тове Гильберг револьвер и к нему кобура под видом кошелька

В 1917 году осенние праздники начались точно в половине сентября, точно по линеечке. Шестнадцатого вечером наступил новый 5678 год. Двадцать седьмого был Йом Кипур. Первого октября — Суккот, продолжающийся неделю. Праздники проводят в семье. А если от семьи остался лишь отец, убаюканный своей глухотой? Ну и что, Сарра возвращалась в декорацию других времен. Как в 1662 году, она возлежит на подушках под навесом из пальмовых листьев. Тарелка с тейглах стоит почти не тронутая — которую вечером занесла Това вместе с миниатюрной кобурой (так уж у нее совпало). «Мирной субботы вам, — бросила взгляд на Ёсика. — Я уж не зайду. Завтра».

— Признайся, ты не поехала с Ароном, чтобы меня не брать с собой, — сказал Ёсик, когда Това ушла. — Ты все еще считаешь, что я его убил. И там, в Египте, нам будет слишком близко до него.

— Не говори глупостей. Ты думаешь только о себе.

— А ты не только о себе?

Сарра молчала. Она закрыла глаза, сдавила его пальцы в своих и молча улыбалась, как будто плыла по течению.

— Чему ты улыбаешься?

Она молчала — казалось, что не слышала. Он повторил.

— Сейчас за мной придут, — веки по-прежнему смежены. — И на быстроходном корабле я унесусь в Египет.

— У тебя была возможность.

— …Я унесусь в Египет под парусами. Саббатай Цви встретит меня на пристани. Сейчас… сейчас за мной придут.

Первого октября, в первый день праздника Кущей, когда все сидят с чадами и домочадцами по своим шалашам, две дюжины верховых ворвались в Зихрон-Яков. Этиф-эфенди, собственной персоной наблюдавший за операцией, расположился во дворе у здешнего сапожника. В ожидании результатов он даже немного соснул в шалаше: с трех утра человек на ногах.

В «обзорной туре», воздвигнутой Ароном, которую Алекс прозвал голубятней, а Нааман действительно принимал за таковую, голубей не оказалось. Никакого намека на них. Старца-хозяина без видимых усилий можно было растереть башмаком. В глазах у него бегал страх. Говорится «застыл страх», но страх — бегунок. Слуги — муж и жена — за ненадобностью в праздник отпущены. Дочь с каким-то…

И в этот момент Сарра закричала:

— Ёсик, беги! — что он и сделал с проворством явно не случайным.

«Э-э! Да уж не тот ли, на кого была наводка, кого уже месяц как мы ищем».

От нескольких выстрелов Зихрон-Яков, и так-то замерший, еще больше втянул в себя живот. Сарра осталась одна на авансцене. Ее со связанными перед собой руками увели на двор к Ревиндеру. Солдат держал конец веревки наподобие поводка. Оглянувшись на дом свой, Сарра видит: бьют отца. Одними побоями из глухого не выбьешь ничего, а если глухой еще и скупой…

— Читай «шма»! [157]— крикнула она, словно Эфраим-Фишель мог ее слышать.

Как на быка сперва выпускают бандерильеров, пикадоров и только потом, когда жертвенное животное приуготовлено к закланию, из-за укрытия выходит верховный жрец, скрыв под мулетой клинок, — так же и Сарру сперва спросили имя, есть ли муж, есть ли дети. Сказала, что с мужем прожила лишь год в Константинополе, отношений не поддерживает, бездетна.

— В Константинополе жила и турецкого не знаешь? — спросил Этиф-эфенди, беря инициативу в свои руки и переходя на арабский. — Аронсон, который саранча, которого британцы сцапали, он кто тебе?

— Мой брат.

— Твой брат…

Йок! Лучше быть не может. Брат — порученец Джемаль-паши, а его сестра… Все как на клей посажено. Плыл в Америку, попал в Англию. Талаат-паша уже потирает руки. — А который убежал, кто он?

Сарра молчала.

Этиф-эфенди шагнул к Сарре и ударил ее по лицу. Он был демократичен в плане побоев. Но на сей раз, кажется, парой оплеух не обойдешься.

— Это был… — обернулся за подсказкой («Лишанский…» — услужливо подсказывают ему). — Это был Лишанский?

У Сарры обильно шла носом кровь.

— Нам придется поработать. В последний раз спрашиваю. Кто это был и где он прячется?

Сарра видела сушившуюся кожу в мастерской через распахнутое во двор оконце. Свернувшаяся в углу Циля, рыжая кошка, невозмутимо смотрела на Сарру. Неподалеку сидела другая кошка, черная, и тоже смотрела на Сарру с пристальным равнодушием.

Пришли с огнем.

— Держи ей голову!

Один схватил и держит, пока другой запечатлевает на ее устах огненный поцелуй.

Сарра: «Я так люблю огонь, что я его целую».

Когда ее голову отпустили, у нее подкосились ноги.

— Ну что? Кто это был? Где его искать?

Сгоревшими губами Сарра не могла говорить. Кто-то другой сгоревшими губами не смог бы не заговорить . Она лежала и стонала.

— Это только начало. Сейчас тебя будут избивать. Дико. До тех пор, пока не скажешь все. И про Лишанского, и про своего брата.

Зихрон-Яков забился в щель, как таракан. Солдаты входили в дома, жители играли с ними в недетские прятки. Това лежала на чердаке и видела из слухового окна двор, откуда неслись крики. Она видела, как один солдат оседлал Саррины ноги, а другой, наступив на связанные кисти рук, хлестал ее плетью — хотел пустить в галоп. Совсем загнал, раз плеснули из ведра. Платье на спине превратилось в кровавое рубище. Потом ей развязали руки, из мастерской приволокли разные сапожные инструменты: чугунные тиски, иглы.