Роберто Пацци - В поисках императора

Но однажды ночью напряжение отпустило узников и их души наполнились радостью. В лунном свете запел соловей, запел о нежности, что только она одна и есть в мире, позвав Николая, Александру, Ольгу, Татьяну, Марию, Анастасию и Алексея. Алексей никогда прежде не слышал соловья и в восхищении припал к окну.

– Его послал орел. Его не видно, потому что он поет. Орла видно, и он не поет.

Николай слушал странные рассуждения сына, вспоминал герб империи и орла на нем, думал о соловье, которого не видно. Алексей прав, никто действительно ни разу не видел соловья и ни разу не слышал, как поет орел. Если власть исходила только от орла, может быть, царю не хватало пенья соловья? Власть, в которой сочетались бы мощь орла и нежность соловья, могла бы изменить историю, никто и никогда не смог бы победить правителя, на гербе которого красовались бы две эти птицы. Какой глубокий смысл заключен в маленьких значках на бумаге, в изображении живых существ на гербе! То т, кто рисовал их, хорошо знал, как проникнуть в лес символов и убедить его обитателей – оленей, орлов, львов, пантер, волков, голубей, грифонов – замереть на одну минуту и позволить воплотить в маленьком рисунке всю их мощь, красоту, мудрость, которая потом навсегда останется на высоких воротах дворцов, на летящих шпилях храмов. Их величие только подчеркивало, какой простой и домашней была правда их добродетелей: верности, силы, смелости, красоты, невинности, они оставались на века, и их значение понимал даже тот, кто не умел читать. Животные принадлежат всем, даже если они – геральдические.

«Новая власть тоже изобретет себе герб, – думал Николай, глядя на красноармейцев. – Кто знает, какие животные будут изображены на нем». В России все было таким быстротечным, неуловимым, что события не успевали воплотиться в символах. Вот и его лицо до сих пор красовалось на банкнотах, подтверждая их силу; старые рубли все еще находились в обороте, потому что новых пока не напечатали. Лишь зачеркнули на них императорские знаки, поставив сверху черную печать нового режима, на которой пока не было ни символов, ни герба, а только длинная надпись.

«Что ж, новая власть пока не сумела сосредоточить свою мощь в нескольких значках. Этому искусству, – думал Николай, – учит только время». Все понятно, но он никак не мог представить себе, какого представителя фауны изберут своим символом большевики. Получалось что-то вроде фантазий Анастасии, часами рисовавшей иллюстрации к книгам, которые читал Алеша. На одной из них был нарисован орел в окружении множества птиц, летящих над тайгой, а на земле, на поляне среди леса, в смертельной схватке сплелись тигр с огромной змеей. «Вот они и будут на новом гербе! Змея и тигр – земные животные, у них нет мечты о полете, нет ни ностальгии, ни грусти, в них только чистая природная сила…»

Он, царь, позволил себе быть растерянным слишком долго, он забыл, что многое может быть прощено политику, но не императору. Вот «керенские», они всегда выкрутятся. В момент отречения, когда побег был еще возможен, на него навалилась эта растерянность, и он потерял драгоценное время. В этом упрекал его Михаил, приехавший в Царское Село, чтобы попрощаться с ними перед отправкой в Тобольск.

– Николай, зачем ты так долго колебался? Почему не бежал сразу после отречения подальше отсюда?

– Что было бы с семьей? Как я мог их бросить?

– Если бы ты остался на свободе, ты мог бы сделать для них значительно больше.

Но такая логика была чужда Николаю, и оба брата это понимали. Они обнялись со слезами на глазах. Керенский, тогда министр-председатель Временного правительства, тоже присутствовал при этой встрече, устроившись в кресле поодаль от братьев.

Алексей, который питал слабость к дяде Михаилу, прокрался в прихожую и подсматривал в замочную скважину. Ему очень хотелось распахнуть двери и подбежать к дяде, такому славному, чтобы спросить у него то, чего не могли объяснить другие взрослые. Почему солдаты, прежде такие почтительные, несколько дней назад рассмеялись ему в лицо и запретили выйти в парк, когда ему так хотелось погулять? Почему из дворца бежали все придворные? Почему его отец и мать теперь спрашивают разрешения у того, кто сидит в углу? Когда он появляется, полубегом, в длинном черном пальто, по дворцу как дрожь проходит. Кто он? Мальчику говорили его имя, но почему он командует здесь, он ведь не князь, не генерал, не адъютант его отца?! Алеша отпрянул от двери: дядя Михаил повернулся и направился к выходу, выпустив брата из объятий.

– Ты здесь, Алеша?

Тот бросился на шею гостю, который прошептал ему на ухо:

– Твой отец и твоя мать нуждаются в тебе, защищай их, но так, чтобы они не заметили. Ты теперь не мальчик, а мужчина.

Та к Михаил уступил трон племяннику, поцеловав его в ухо и потеребив волосы на макушке. Алеша вытер слезы и не стал задавать вопросов.

– Я понял, дядя Миша. Счастливого пути. Возвращайся скорее. – Он старался стоять попрямее, напрягая больную ногу, не думая о боли.

Следом за отцом из зала вышел человек, одетый в черное, пожал ему руку и в первый раз улыбнулся. Потом пришла мама, чтобы увести его на прогулку в парк. Их сопровождали конвойные. Все молчали. Вдруг из-за поворота за решеткой ограды показалась толпа, послышались крики и проклятия. Обеспокоенные конвойные переглядывались. Алеша перевел взгляд на родителей, которые ускорили шаг, почти побежали. То гда он выпрямился, гордо поднял голову и двинулся навстречу толпе, стараясь не торопиться и не отводить глаз. Он выбрал в ней одно лицо, юношу со светлыми волосами, чем-то похожего на него самого, и сосредоточился на нем. «Почему? Почему? – молча, одними глазами спрашивал он незнакомого паренька и звал его: – Иди сюда, пойдем на озеро вместе, только перестань, как тебе не стыдно?» – и остановился в нескольких метрах от решетки. Понемногу крики утихли и все взгляды уперлись в мальчика с бледным лицом. Какая-то женщина заметила, каким усилием воли дается ребенку это противостояние:

– Вернитесь домой, царевич, уходите. Вы только посмотрите, какой он бледный!

Сначала в толпе послышался глухой ропот, потом воцарилось глубокое молчание. Алексей потерял сознание и упал: усилие, которое потребовалось, чтобы заставить служить не подчинявшееся колено, было слишком велико. Аликс, всхлипывая, бросилась к сыну; теперь она уже не могла вызвать Распутина: друг, который из любой точки империи мог посылать мальчику свое благословение и вывести его из кризиса, был мертв.

В эти дни в Екатеринбурге у Алексея снова раздулось колено и поднялась температура. Но между бредом и прояснениями сознания он не терял появившейся вдруг у него очень странной способности предвидеть, как обернутся события. Это новое свойство его болезни слишком сильно напоминало Николаю ясновидение слепых, их пророческое пение, он предпочел бы видеть сына другим, нормальным подростком, играющим в одиночестве в саду и спрашивающим, где находятся Фолклендские острова. Отец не знал, что Алексей ведет теперь молчаливые разговоры с птицами. Мальчику казалось, что птицы знают, зачем он здесь. Они только ждут момента, чтобы начать рассказ о своем долгом путешествии, о бесконечной сибирской равнине, которую им пришлось пересечь, о селе с телеграфом, которое им так и не удалось найти, о суровой зиме, которую они пережили, о том, как ждали весну, о старшем, которому не могли не подчиняться. Они казались мальчику друзьями, вернувшимися после разлуки, частью огромной стаи, направлявшейся к дому, где был царь.