Роберто Пацци - В поисках императора

Николай посмотрел на стакан, который Демидова забыла на подоконнике: этот предмет, лишенный привычного соседства тарелок, ложек и вилок, казалось, походил на него самого. Как много ассоциаций будил обычный стакан! «Поставь стакан с вином и дай напиться ветру»… Он еще был влажным от вина. Кто выпил его? Царица или на самом деле ветер, задумавший пополнить силы от багряной живительной влаги? «Я схожу с ума, – сказал Николай сам себе, когда увидел доктора Боткина. – Я уже разговариваю со стаканами».

Он встал, чтобы вместе с Ольгой и Марией пройти в комнату к Алексею.

– Завтра будет дождь, – сказала Мария, подойдя к окну. – Чувствуете, как жара то накатывает, то отступает. Непонятная погода…

– Мы не понимаем природы, но она знает, что делает, плод для нас скоро созреет, – голос Алексея был чужим, незнакомым.

Николай обернулся и встревоженно посмотрел на доктора, который подтвердил:

– У него жар, он бредит, ему нужны лекарства, которых здесь нет, мы должны потребовать их у Юровского.

Он бредит, но сколько смысла в его бреде, подумал Николай. Мария, присев на край постели, вытирала брату пот со лба и посматривала в сторону охранника, который стоял в открытых дверях родительской спальни. Это был не Дмитрий, и она никогда не видела его прежде – лицо без всякого выражения, не молодое и не старое. Они так отличались от привычных людей, эти красные солдаты, что никогда не получалось толком запомнить их лица. Все они, кроме Дмитрия, совсем молоденького, глядевшего на нее исподтишка большими темными глазами, казались ей одним и тем же солдатом. Несколько дней назад вокруг сада выстроили забор, чтобы совсем закрыть дом от взглядов случайных прохожих. Когда строительство было закончено, Мария заметила, что Дмитрий смущен и расстроен: его взгляд перебегал от нее к забору и обратно. «Странные они люди, революционеры, – подумала тогда Мария, – недостаточно злые…»

Теперь, с новым забором, видеть можно было только небо и надоевший сад. Но небо словно захотело утешить узников: с того дня птичьи стаи в невероятном количестве стали слетаться к Ипатьевскому дому, чтобы поселиться под его крышей. Перелетное время давно уже кончилось, и не было никакой видимой причины, которая заставила бы птиц столь разных видов, никогда прежде не залетавших на Урал, вить гнезда на чердаке дома, ставшего царской тюрьмой. Караульные тоже удивлялись этому и то и дело показывали друг другу на все прибывающих пернатых.

В этот вечер за тысячи километров от Ипатьевского дома князь Александр Илларионович Ипсиланти тоже был озадачен тем, что стаи самых разных птиц вдруг снялись с места и полетели в сторону Европы, хотя сезон перелетов давно закончился. Многие в Преображенском полку заметили это странное явление и показывали друг другу на живые клинья, избороздившие небо, не слишком, впрочем, удивляясь происходящему. Сибирь научила их ничему не удивляться.

«Теперь и наша очередь сниматься с мест», – сказал Ипсиланти своему денщику, который в этот момент чистил ему сапоги. Пока быстрые руки Алексея колдовали над хромовой кожей, полковник сидел погруженный в свои мрачные мысли о недавних событиях.

Исчез еще один солдат. Если первый ушел в тайгу потому, что лишился рассудка, то второй исчез при совершенно загадочных обстоятельствах – во время охоты на тигра через несколько минут после разговора с товарищами, которым казался спокойным и жизнерадостным. Раздумья князя были прерваны чьим-то кашлем: адъютант ввел полковника Хабалова. Одного взгляда на лицо вошедшего было достаточно, чтобы понять: случилось что-то по-настоящему серьезное. На минуту Хабалов замешкался, словно хотел еще подумать, любым способом отдалить доклад о несчастье, который он обязан был сделать. Но заминка длилась только несколько секунд.

– Я слушаю вас, дорогой Хабалов.

– Ваше высокопревосходительство, срочно требуется ваше вмешательство! У меня есть доказательства, что Кайджар собрал вокруг себя несколько сотен человек, по докладам триста-четыреста, и сегодня ночью они хотят уйти с ним в тайгу, с палатками, оружием и всем снаряжением!

– Их так мало? Я удивлен. Вы, наверное, ошиблись в подсчетах…

Хабалов, сбитый с толку подобным ответом, не знал, что сказать. Ипсиланти тяжело поднялся со стула, оттолкнув Алексея. Значит, эта минута наступила. Он был к ней готов и знал, что делать. Он знал, что все еще умеет заставить солдат подчиниться, что они все еще боятся его. Он сразу почувствовал себя другим человеком. Наконец-то его врожденная способность командовать, ставшая бесполезной, пока невероятная инерция тянула и тянула полк дальше в Сибирь, может снова пригодиться для задачи сверхважной, стратегической – вернуть смысл последним дням своей и их жизни.

– Они немного торопятся, могли бы и подождать, пока я сам дам им приказ… Скажите мне, Хабалов, у вас есть доказательства?

– Да, признание двух солдат моего батальона, приставленных к кухне. Заговорщики собираются там каждый день, ими командует старший сержант из вашего штаба.

– Ефим! Мне никогда не нравилось лицо этого кривого! Я был прав, когда отказал ему в повышении, несмотря на настойчивость Кареля… Хорошо, дорогой Хабалов, если все на самом деле так, как вы говорите, мне не остается ничего другого, как сообщить командирам батальонов об общем сборе на центральной площадке, под знаменем полка. Я сам буду говорить с ними.

– Что вы собираетесь делать, ваше превосходительство?

– Не опережайте событий, друг мой!.. И не бойтесь, я уже давно готовлюсь к этому, с того самого дня, как объявил вам о разделении полка. Вам не слишком понравилась эта новость, не так ли?

– Мы сделаем то, что вы прикажете, ваше превосходительство.

– Подождите, я забыл самое главное! Все офицеры должны быть в парадной форме; подать сигнал к подъему знамени и моему появлению серебряной трубой царя Петра Великого; собрать оркестр, вернее, то, что от него осталось, чтобы сыграть гимн. Всегда важна хорошая постановка… – И после паузы князь добавил: – Знаете, Хабалов, сегодня у нас нечто вроде Страшного Суда, и мне достанется роль Господа, который отделяет плохих от хороших, грешников от праведников. Непростая роль, неправда ли? Теперь идите, уже поздно.

Было нелегко собрать почти тысячу человек, но приказ командующего не допускал возражений, и через несколько часов четыре батальона были выстроены в идеальном порядке у полкового знамени напротив тех четырех музыкантов, которые остались от полкового оркестра, – двух труб, барабана и флейты. Серебряная труба, которую Петр Великий даровал самому первому командующему полка, Юрию фон Менгдену, просигналила подъем флага, солдаты вытянулись по стойке смирно. Еще один сигнал возвестил о появлении командующего, верхом на коне и при полной парадной форме. Ипсиланти приказал своему заместителю графу Хабалову скомандовать «вольно» и начал говорить, привстав немного в седле.