Иван Свистунов - Сказание о Рокоссовском

— Одним словом, друзья! — смеялись танкисты. — Веселая жизнь у нас теперь будет. — И доложили: — Мы теперь на танке к слову «Вперед!» еще парочку добавили: «Вперед, бойцы Рокоссовского!» Звучит?

— Еще как! С таким командующим в хвосте плестись не будем.

Восточная Пруссия! Узкие кривые переулки маленьких городков. Дома под красной черепицей, разметанной взрывной волной. Белые полотенца и наволочки, свисающие с окон и с балконов. Добротными кулацкими стенами огороженные хозяйственные дворы деревенских поместий. Рощи с ухоженными, верно, двадцать раз пересчитанными деревьями. Темный кирпич средневековых кирх. Мадонны с откормленными голыми младенцами на руках. Рев одномастных — белые с черным — недоенных коров...

Так вот какая ты, Восточная Пруссия! Логово...

Танковый полк, в строю которого была и машина гвардии старшего лейтенанта Петра Базанова, с боями прошел всю Восточную Пруссию и вышел к Балтийскому морю в районе курортного городка Цоппот. На песчаном морском пляже окатили танкисты холодной балтийской водой, как загнанную лошадь, свою машину. Подновили белой краской надпись на лобовой броне. Слова «Вперед, бойцы Рокоссовского!» засветились еще призывнее.

Со смехом и прибаутками выпили по глотку морской воды. Горькая, противная дрянь.

— Хуже самогона, — определил заряжающий Борисенко.

И так до последнего боя в Данциге. И надо же было тому шальному, может быть последнему, снаряду угодить в его машину!

...Лежит Петр Базанов на госпитальной койке и думу думает. Не беда, что его так поковеркало. Затянутся раны. Только уж очень хочется хоть одним глазком глянуть на своих ребят-танкистов, узнать, где они и как они...

Вдруг засуетился госпитальный — постоянный и переменный — люд. Заметались сестры, забегали санитарки, наводя чистоту и порядок. Невольно приободрились и как-то даже подтянулись, по мере возможности, раненые. Сам начальник госпиталя, пожилой, грузный, седой полковник медицинской службы, с профессорскими очками в золотой оправе, обошел все палаты, заглянул во все углы.

Зашел он и в палату, где лежал Базанов.

— Ну, Петр Васильевич, можно скоро и домой. В Ленинград литер выписывать?

— В Ленинград я, конечно, поеду — родная земля. Но прежде мне в полк надо.

— Да что тебе в полку делать? Ты по чистой из армии уйдешь. Крови в боях, не в госпитале будь сказано, доброе ведро пролил. Или, может, еще не все награды получил? — улыбнулся начальник.

— Наград мне хватит. В полк все же поеду. Там моя семья. Другой пока не обзавелся.

Полковник помрачнел, потухли за стеклами очков глаза. Проговорил внезапно осипшим голосом:

— И у меня семьи нет. В Киеве погибла. От одной бомбы. Жена, дочь и внуки.

Отвернулся и неуклюже, ссутулившись, пошел к двери, Не годится ему, начальнику госпиталя и хирургу, раскисать на глазах у раненых.

Когда начальник ушел, однопалатник Базанова, ефрейтор со знаменитой фамилией Сагайдачный, не без основания заключил:

— Мабуть, дуже велыке начальство в госпиталь приидэ. Шось воны вси забигалы, як попы на пасху?

Не ошибся Сагайдачный. К вечеру по всем палатам, как по радио, разнеслась новость: маршал Рокоссовский приехал!

Базанов разволновался не на шутку. Зайдет ли маршал в их палату? А если зайдет, то узнает ли его? Глупость! Конечно, не узнает. Сколько таких, как он, за день мельтешит перед глазами командующего? Если всех запоминать, то и двенадцати миллионов или миллиардов нервных клеток в мозгу не хватит.

Минуты неопределенности и ожидания тянули жилы из тела. Прислушивался к голосам и шагам в коридоре: идут... прошли мимо... нет, кажется, идут... прошли...

Дождался. Дверь отворилась. Вошел начальник госпиталя, поблескивая очками, а за ним в белых незастегнутых кургузых халатах вошли Рокоссовский и еще какие-то генералы.

— Здравствуйте, товарищи!

— Здравия желаем, товарищ маршал! — нестройно, но бодро, даже весело, ответили раненые.

— Как самочувствие? На поправку дело идет? — обратился Рокоссовский ко всем троим.

И тут произошло то, чего так хотел Базанов и совсем не верил, что это может произойти. Рокоссовский подошел к его койке и, всматриваясь в лицо, неуверенно проговорил:

— Кажется, мы уже встречались?..

— Так точно, товарищ маршал, — как можно бодрее проговорил Базанов. Почти задохнувшись, уточнил: — В Цоппоте.

— Танкист? — улыбнулся Рокоссовский, довольный, что память его не подвела, что он вспомнил ту ночь в Цоппоте и разговор с танкистами.

— Так точно, товарищ маршал? Танкист.

Рокоссовский обернулся и что-то тихо спросил у стоявшего

сзади адъютанта. Тот быстро полистал свой блокнот, доложил:

— Базанов!

Рокоссовский ближе подошел к койке Базанова:

— Вы хорошо служили Родине, товарищ Базанов, и еще послужите. Я уверен.

— Крови он много потерял, а так молодец, — почтительно вставил свое слово начальник госпиталя.

— Кровь — дело наживное, — улыбнулся маршал. — По своему опыту знаю. Главное же в советском человеке — боевой дух. А дух у товарища Базанова правильный. Бойцовский. Выдюжит.

— Постараюсь, товарищ маршал! — Бледное лицо танкиста оживилось: — Буду стараться!

...Ушел маршал Рокоссовский и сопровождающие его генералы и офицеры. Снова тихо и спокойно в палате. Лежит на спине раненый танкист, и слабая улыбка, с которой он отвечал командующему, все еще светится на его лице.

Хорошо жить! Даже если в жилах не так уж много крови, да и та наполовину от щедрот медиков и доноров. Прав маршал Рокоссовский: кровь — дело наживное. Главное, чтобы она вся до последней капли принадлежала твоему народу.

Хорошо, черт побери, жить на белом свете!

Ранним апрельским утром на берегу реки стояли трое и смотрели на застывшую водную гладь, еще укрытую сонной туманной дымкой. Река была широкая, и ее далекий западный берег почти не просматривался.

Все трое, смотревшие на реку, военные. Один — высокий мужчина лет пятидесяти с озабоченным взглядом. Второй — совсем еще молодой, лет двадцати с небольшим, крепкий, коренастый. На его широком лице привычная добродушная улыбка. Третий — средних лет, худощавый, белесый.

Это были: командующий 2-м Белорусским фронтом Маршал Советского Союза Константин Константинович

Рокоссовский, младший сержант Василий Андреевич Зверев, командир минометного расчета Тихон Иванович Неклюдов. Стояли они на берегу в разных местах и не могли видеть друг друга.

Не одни они были на речном берегу в то памятное утро. Сотни тысяч глаз смотрели на реку в то апрельское утро. Смотрели генералы и офицеры, сержанты и рядовые, смотрели артиллеристы и танкисты, саперы и автоматчики, политработники и медики... Знали: это последнее тихое утро на берегу Одера.