Иван Свистунов - Сказание о Рокоссовском

Напившись из котелка воды и откашлявшись, Орлов продолжал чтение:

— «Отыскав наконец горло немца, ефрейтор последним усилием сжал его черными негнущимися пальцами и, до конца исчерпав всю свою силу, уронил голову на сырое прохладное дно траншеи. Замелькали бессвязные обрывки, причудливо сохраненные памятью: старая верба у крыльца, широкий пыльный шлях, кладки через заболоченную речушку. Он увидел себя молодым, двадцатилетним солдатом. Серое вытоптанное поле, кольца колючей проволоки. Рыжий немец с винтовкой наперевес, нагнувшись, как бык, бежит к ротному. Вот-вот пламя штыка коснется офицера. Тогда он, Афанасий, бросается навстречу немцу, грудью принимает удар».

Опустив бедовую, во фронтовых передрягах поседевшую голову, сидит ефрейтор Ермаков. Прошлое молодым роем чувств и желаний окружило его.

— «Маршал приехал в госпиталь перед вечером», — продолжал читать Орлов.

— Маршал Рокоссовский, — встрепенувшись, уточнил Ермаков. — В газетке фамилию его не напечатали. Говорят: военная тайна. Чудно! Будто немец такой охламон, что не знал, кто Вторым Белорусским фронтом командует...

— Начальство начинаешь критиковать, — погрозил Орлов. — И снова принялся за чтение: — «...Солнечные лучи лежали на металлической спинке кровати, на белых простынях. Ермаков был выбрит, и подстриженные усы придавали ему моложавый вид. «Лежите, лежите»! — остановил ефрейтора маршал, заметив его попытку приподняться. «Да вот, товарищ маршал...» — как бы прося прощения за свою слабость, начал было Ермаков, но поморщился и замолчал. «Поздравляю вас, Афанасий Петрович, с правительственной наградой — орденом Красной Звезды». «Сестрица! — окликнул Ермаков, и голос его задрожал от напряжения. — Принеси, голубка, гимнастерку». Когда сестра принесла пропахшую потом, черную от крови гимнастерку, Ермаков попросил отпороть маленький холщовый мешочек, пришитый к груди. На белую простыню упал солдатский Георгиевский крест. «Э, да вы георгиевский кавалер, оказывается», — проговорил маршал, рассматривая потемневший крест. «Старыми заслугами не хвастался. Теперь другое дело. Теперь не стыдно и старое вспомнить. Тоже за бой с немцами получил». Ермаков положил на подушку рядом с Георгиевским крестом свой новый боевой орден». Конец! Подпись: «Старший лейтенант И. Новиков», — закончил Орлов и шутливо поклонился в сторону Ермакова: — Фу, устал. Даже на зубах мозоли натер.

Улыбаясь застенчиво и несколько даже виновато, Ермаков прятал в бумажник газетную вырезку:

— Вот и везу домой. Буду своей старухе по вечерам читать. А то она за войну без меня, пожалуй, разбаловалась, уважение к мужу потеряла.

Идет поезд, бойко стучит колесами, громыхает буферами, возвещает о себе паровозными гудками.

Домой! Домой! Домой!

— Давай закурим по одной, товарищ мой, — подсел Орлов к ефрейтору Ермакову. Хотя ребята давно заметили, что Орлов обычно курит только чужой табачок, но за веселый нрав, за умение «травить баланду» ему прощали эту маленькую слабость.

Ермаков молча вынул из кармана изрядно потертый, замаслившийся кисет, подарок безымянной сибирской колхозницы.

— Все мы одним миром мазаны. Второго Белорусского фронта крестники. Одни версты мерили, из одного котла хлебали. Земляками стали, — скручивая папироску, заметил Орлов.

— Если маршальской хочешь закурить, — вмешался в разговор артиллерист с двумя полосками на гимнастерке, свидетельствовавшими о двух тяжелых ранениях, — то на, пользуйся, пока я добрый. — И он протянул Орлову жестяную коробочку из-под зубного порошка с золотисто-зеленоватой махоркой.

— Будет маршал Рокоссовский такую курить, — с сомнением заметил Орлов и даже зачем-то понюхал горьковатую пыльцу, сбившуюся на дне коробочки.

— Рокоссовский к солдатской махорке пристрастие имеет. Сам солдатом был, — убежденно проговорил артиллерист, скручивая цигарку весьма внушительного калибра.

— Откуда тебе известно? — заинтересовался боец со странной фамилией Бабеус и зыркнул на артиллериста круглым совиным глазом.

— Мы на факте проверили. Больно уж он в солдатской жизни разбирается, — пыхтел цигаркой артиллерист, пуская под потолок клубы сизого дыма.

— Факты давай! — подзадоривал Орлов флегматичного артиллериста.

На Орлова зашумели:

— Прикуси язык!

— Дай человеку складно сбрехать!

— Валяй, бог войны!

— Факты нужны? Будут факты, — пообещал артиллерист. — Сидим раз мы у себя в блиндаже, — начал он, роняя золотые махорочные искры на пол, — портянки сушим, разным мелким солдатским делом занимаемся: кто сухарь жует, кто котелок чистит, кто жене фронтовой наказ-памятку сочиняет. Вдруг дверь открывается, командующий входит, а за ним начальство полковое и дивизионное. Глянули — Рокоссовский. Вскочили мы, поздоровались, переминаемся с ноги на ногу. С непривычки оно боязно.

Присел командующий у печурки, подбросил полено в огонь, чтобы светлей в блиндаже было, спрашивает: «Как живете, товарищи, как воюете?» «Ничего себе живем, обыкновенно, — говорим мы. — Одно плохо — оборона осточертела. Хуже горькой редьки. Скорей бы вперед!» Улыбнулся Рокоссовский: «Пойдем вперед, пойдем. Сапоги только берегите, пригодятся. Немецкие дороги каменистые».

Вот и разговорились мы. С другим ротным так душевно не поговоришь, как с ним. «На что жалуетесь, — спрашивает, — какие недостатки, какие нехватки?» Русский солдат, известное дело, жаловаться не любит. «Никак нет, товарищ маршал, — отвечаем мы в один голос. — Всем обеспечены».

Потолковали о том о сем, а Рокоссовский невзначай и говорит: «Угостите, товарищи, махоркой». Мы за кисеты, а там и на понюшку нет, еще вчера вечером последнюю вытрусили. Туда-сюда — конфуз, одним словом. А маршал смотрит на нас внимательно, ждет. Хоть сквозь землю провались!

«Как же так получается, — говорит Рокоссовский, — всем вы довольны, а махорки нет?» И посмотрел на замполита полка, что у дверей стоял. Тяжелым взглядом посмотрел. Потом солдаты говорили, что с того дня замполит и курить даже бросил. Возьмет, бывало, табак в руки, вспомнит что-то, отложит в сторону и переживает.

— Сразу видно, что маршал солдатскую душу понимает, — согласился с артиллеристом Ермаков. — Ему разной видимостью глаза не закроешь, он до натуры докопается.

— А может быть, у него тогда и свои папиросы были, — неуверенно вставил Бабеус, — только проверить хотел солдатское житье?

— Это нам неизвестно, — подмигнул артиллерист, — военная тайна, как говорится, план командования. Только с того дня с куревом у нас полный порядок был. А когда тронулись, и трофейная сигаретка пошла. Только дрянь она естественнейшая. Против нашей махры как компот против медсанбатовского спирта.