Ильдефонсо Фальконес - Собор у моря [Литрес]

«Иди к своим любимым евреям!» — вспомнил Арнау слова Элионор, и его тело охватил тот же холод, что и тогда.

Он поднял голову.

Николау внимательно смотрел на него… и улыбался.

Заметил ли инквизитор его смятение?

Нотариус продолжал читать: «…и консул ответил ей, что Бог не может заставить его спать с ней…»

Николау велел нотариусу сделать паузу и стер улыбку с лица:

— Каноник тоже лжет?

«Иди к своим любимым евреям!»

Почему он не дал ему дочитать? Чего добивается Николау?

«Твои любимые евреи, твои любимые евреи…»

Языки пламени, облизывающие тело Хасдая, возбужденные люди, требующие справедливости и выкрикивающие слова, которые он никогда бы не смог произнести…

А еще — Элионор, указывающая на него, Николау с епископом, которые смотрели, как плачущая Ракель приникла к его груди.

— Каноник тоже лжет? — повторил Николау.

— Я никого не обвинял во лжи, — сказал, защищаясь, Арнау. Он понимал, что ему нужно время, чтобы подумать.

— Ты отрицаешь заповеди Господни? Может, ты противишься обязанностям, которые тебе, как христианину, надлежит выполнять?

— Нет… нет, — ответил Арнау.

— Тогда?

— Тогда — что?

— Ты отрицаешь заповеди Господни? — повторил Николау, повышая голос.

Слова отражались эхом от каменных стен просторного зала.

Арнау почувствовал, как его ноги, ослабевшие после стольких дней, проведенных в камере, стали неметь.

— Трибунал может рассматривать твое молчание как согласие, — сурово произнес епископ.

— Нет. Я их не отрицаю, — сказал Арнау, превозмогая боль в ногах. — Неужели инквизиции настолько важны мои отношения с Элионор? Разве это грех?

— Не забывайся, Арнау, — перебил его инквизитор, — вопросы здесь задает трибунал.

— Задавайте, пожалуйста.

Николау заметил, как Арнау беспокойно двигался, как часто переминался с ноги на ногу.

— Он начинает ощущать боль, — шепнул инквизитор на ухо Беренгеру д’Эрилю.

— Пусть он о ней подумает, — ответил ему епископ.

Они снова начали шушукаться, и Арнау тотчас почувствовал на себе взгляд четырех пар глаз монахов-доминиканцев.

Боль в ногах усиливалась, но он готов был вытерпеть ее.

Не мог же он встать на колени перед Николау Эймериком!

Что будет, если он упадет на пол?

Ему нужен был… камень, камень на плечах, а также долгий путь, который следует пройти, чтобы принести его Святой Деве.

Тогда он был ребенком, и все же…

Почему же он не может потерпеть сейчас?

Арнау вспомнил, как прошел через всю Барселону с камнем, который весил больше, чем он сам.

Потный, с окровавленной спиной, под крики восхищенных людей, он все-таки смог дойти до церкви. Разве у него ничего не осталось от этой силы?

Неужели его победит какой-то монах-фанатик?

А он? Юный бастайш, которым восхищались все мальчишки в городе…

Шаг за шагом он проходил путь до церкви Святой Марии, чтобы потом вернуться к себе домой и отдохнуть к завтрашнему дню.

К себе домой…

Карие глаза, большие карие глаза.

Внезапно его осенило, и после шока, который чуть было не свалил его на пол, Арнау понял, что посетительницей темной камеры была не кто иная, как Аледис.

Николау Эймерик и Беренгер д’Эриль переглянулись, когда увидели, как Арнау резко выпрямился.

Впервые за все это время один из доминиканцев перевел взгляд с обвиняемого на центр стола.

— Он не падает, — волнуясь, прошептал епископ.

— Где же ты удовлетворяешь свои инстинкты? — спросил Николау, постукивая пальцами по столешнице.

Ее голос. Да, конечно. Это был голос, который он столько раз слышал на склоне горы Монжуик…

— Арнау Эстаньол! — Крик инквизитора заставил его очнуться и вернул в зал заседания суда. — Я спросил, где ты удовлетворяешь свои инстинкты?

— Я не понимаю вашего вопроса.

— Ты — мужчина. За многие годы у тебя не было связи со своей женой. Это очень просто: где ты удовлетворяешь свои потребности как мужчина?

— За все эти годы, о которых вы говорите, у меня не было связи ни с одной женщиной.

Он ответил машинально, не задумываясь, продолжая думать о своем: «Охранник сказал, что та пожилая женщина — моя мать…»

— Лжешь!

Арнау вздрогнул.

— Члены трибунала видели, как ты обнимался с еретичкой. Разве это не значит иметь связь с женщиной?

— Это не та связь, которую вы подразумеваете.

— Что еще может заставить мужчину и женщину обниматься на людях? — Николау нервно взмахнул рукой. — Только похоть!

— Нет. Боль.

— Какая боль? — не сдержался епископ.

— Какая боль? — настаивал инквизитор, раздраженный молчанием Арнау.

Перед глазами Арнау вспыхнуло пламя, осветив лица членов трибунала.

— Боль от казни еретика, который осквернил святую гостию? — воскликнул инквизитор. — Вот какую боль ты испытываешь как добрый христианин? Тяжесть правосудия над бездушным осквернителем и опустившимся вором давит на тебя?

— Он таким не был! — крикнул Арнау.

Все члены трибунала, включая нотариуса, заерзали на своих местах.

— Эти трое признали свою вину. Почему ты защищаешь еретиков? Евреев!

— Евреи! Евреи! — продолжал кричать Арнау. — Что с того, что они евреи?

— Разве ты не знаешь? — спросил инквизитор, и его голос зазвенел. — Они распяли Иисуса Христа!

— А разве они не достаточно заплатили за это?

Арнау встретился взглядом с членами трибунала. Все они напряженно смотрели на него.

— Выпрашиваешь для них прощение? — язвительно спросил Беренгер д’Эриль.

— Разве не таковы заповеди Господни?

— Единственный путь — это обращение! Нельзя прощать того, кто не раскаялся! — рявкнул Николау.

— Ты говоришь о том, что произошло больше тысячи трехсот лет тому назад. В чем должен раскаяться еврей, родившийся в наше время? У него нет никакой вины за то, что произошло тогда, — запальчиво ответил Арнау.

— Все, что заключает в себе доктрина иудеев, говорит об их ответственности за ошибки предков и призывает принять на себя вину.

— Они только впитывают в себя идеи, изучают верование, как…

Николау и Беренгер вздрогнули.

«Почему нет? Разве это не так? Разве этого не заслуживал тот униженный человек, который отдал свою жизнь за свою общину?»

— Как мы, — решительно закончил Арнау.

— Ты сравниваешь католическую веру с ересью? — Лицо епископа пошло пятнами.

— Мне не подобает ничего сравнивать; эту работу я оставляю вам, Божьим людям, я просто сказал…

— Мы прекрасно слышали, что ты сказал! — перебил его Николау Эймерик, повышая голос. — Ты поставил на один уровень подлинную христианскую веру, единственную, истинную, с еретическими доктринами иудеев.

Арнау смотрел на трибунал.

Нотариус, не поднимая головы, продолжал записывать. Солдаты, стоящие неподвижно у дверей, казалось, окаменели.