Александра Голицына - Когда с вами Бог. Воспоминания

Венчаться решено было в Марьине, где похоронен наш Фрумошка. Гунчик просил благословения или, по крайней мере, присутствия Лапушки на свадьбе. Я вынуждена была отказать! Ведь не могла же я благословить такого рода брак (она даже не была разведена!) или согласиться на присутствие при этом Лапушки. Гунчик! Если когда-нибудь ты прочтешь эти строки, то поймешь, как обливалось мое сердце кровью, но я не могла, как бы тяжко мне ни было, не отказать тебе. Ты так далеко сейчас, а я ничего о тебе и Нилушке не знаю. Я все молюсь о вас и поручаю вас Господу, и все надеюсь – так надеюсь! – получить весточку. Ты ведь знаешь, мой дорогой, что я всегда желала тебе только добра и счастья, но не знаешь, как тяжело мне было отказывать тебе! Он уехал грустный, опустив голову, а я смотрела ему вслед из окна и молилась о том, чтобы Господь направил его по пути добра. Лапушка просил, чтобы я его отпустила на свадьбу, но понял, по-моему, мою точку зрения. Тата привлекала женственностью, красивым голосом (refined) [154]и совсем девичьим лицом. Когда я узнала ее ближе, то убедилась в силе ее воздействия на людей. Если бы ее хорошо воспитали, то она могла бы стать хорошей женщиной, так как у нее было доброе сердце и стремление порвать с прошлым. Вскоре после свадьбы они приехали к нам в Царское и остались дня на два. Я их благословила, раз уж они были повенчаны. Со мной Тата всегда была ласкова. Они спали в комнатке Гунчика, на полу, на матраце, так как кровать там была вроде походной. Вскоре они вернулись в Марьино, где Тата была учительницей в школе в Усадище, а Гунчик работал в волостном правлении.

Это было самое счастливое время их супружества. Оба они были заняты и интересовались своим делом. Лап мне говорил, что дети очень любили Тату. Я боялась ее влияния на Лапа, но, когда он приезжал в Марьино, она оставляла его в покое, так как была занята школой. К сожалению, они недолго там оставались и переехали в Петербург.

До нас стали доходить слухи, что Белая Армия при помощи союзников продвигается с севера. Вообще мы ничего не знали, что творится на белом свете, так как большевистские газеты были полны лжи. Мы прислушивались к тому, что казалось далекой орудийной стрельбой. Она все приближалась, становилась громче. Помню, как я стояла во дворе возле грядок с картофелем. Дело было вечером, вдали раздавались выстрелы, которые мне казались музыкой, несшей России обещание освобождения от большевиков. Все ближе и чаще раздавались залпы, и в воздухе чувствовалось какое-то возбуждение. Масоля ходила на службу во дворец и сообщала нам слухи, которыми были переполнены все умы.

Мы получали по карточкам по небольшому куску плохого черного хлеба из городской пекарни, которая находилась на площади недалеко от нашего дома на Новой улице. Когда Настя пошла за хлебом, то в пекарне ей радостно сообщили, что завтра будут давать белый хлеб. Когда же она спросила, откуда, мол, он появится, ей на ухо сообщили, что на подходе «белые». Там же на площади, у водокачки, жил сторожем бывший городовой. Я с ним дружила, и он мне изливал наболевшее на душе. А тут он меня остановил и, подмигнув, сказал, что, кажется, скоро все опять будет хорошо. Лапушка ходил на разведку, но я просила его быть осторожным, так как помнила, как мы надеялись на благоприятный переворот, когда Временное правительство сражалось с большевиками в Пулкове, а затем последние взяли верх! Наконец, мне казалось небезопасным, <���что Масоля ходит> на службу. Но она говорила, что невозможно не являться, и обещала дать знать в случае каких-либо перемен. Чихачевы и Пушкины также старались узнать, что происходит, и сообщали нам новости. Накануне прихода «белых» Масоля прислала мне записку, где сообщила, что весь их отдел отправлен на радиостанцию для срочной работы и что она вернется вечером. Царскосельская радиостанция, говорили, была в то время самой мощной. Я ждала Масолю к вечеру, но она не пришла. Мы с Лапушкой пошли ее искать, думая найти у одной из подруг, но ее нигде не было. Тогда мы пошли к радиостанции, но туда не пускали. Один мужик нам сказал, что днем ее взорвали, а все приняли эти звуки за разрывы снарядов. Мы спросили, куда делись те, кого туда послали на работу, а он ответил: «Кто его знает! Может, взорвали вместе со станцией». Было совсем темно, когда мы вернулись домой в надежде, что застанем ее уже там. Ее не было. Никто о ней ничего не знал и не слышал. Наша кухня в подвале была полна соседями, которые, испугавшись снарядов, пришли туда спать. Мы с детьми легли все вместе в одной комнате наверху. Я не могла уснуть: все думала и молилась о моей Масоле.

Разрывы снарядов приближались и стали частыми. Вдруг мне показалось, что снаряд угодил в наш дом! Мы поднялись и ушли в подвал. На кухне никто не спал. Все сидели, прислушиваясь. Оказалось, что снарядом снесло угол соседнего дома. Как только забрезжило, Настя пошла на разведку, так как стрельба становилась все реже. Она вскоре вернулась и сообщила, что везде белогвардейцы с белыми повязками на рукавах, сами ласковые и милые, а лица у них совсем другие, чем у большевиков. Мы оставили Фугишку и Алекушку с Настей и отправились с Лапом на поиски Масоли. Проходя мимо пекарни, мы увидели в окнах булочников, которые с радостными лицами махали нам и кричали: «Белые пришли!» Везде на пути мы встречали людей с сияющими лицами, и, как в Пасху, все друг друга поздравляли и обнимались. То и дело попадались «белые» солдаты с повязками, которые учтиво спрашивали, где какая улица. Помню, как мы шли с Лапушкой, а на уме у меня вертелся вопрос: «Чему они все радуются? Ведь Масоли нет. Может, ее уже и в живых-то нет». Вдруг мы увидели сестру Фокину, которая обожала Масолю. Она служила в бывшей Дворцовой больнице, часто заходила к нам, звала к себе Масолю и старалась ее подкормить. Теперь она направлялась к нам, чтобы узнать, все ли у нас благополучно. Мы же стали ее расспрашивать о Масоле, но она ее не видела. Мы показали ей ее записку, и я ей передала свой разговор с мужиком. Но она сказала, что со станции всех удалили перед тем, как взорвать. Может, Масолю захватили как заложницу большевики, бежавшие в Петербург, так как белогвардейцы стягивали свои войска туда. Она мне обещала прорваться через линии, добраться до Масоли и вернуться вместе с ней. С тем она и убежала, простившись с нами. Я знала, что если бы Масоля была жива, то уже вернулась бы при первой возможности. Мы поплелись домой. По дороге встретили графиню Пушкину, она сказала, что в городе много иностранных войск вместе с «белыми», там она видела англичан, французов и говорила с ними. Она спросила: «Неужели вы нас снова бросите на произвол большевиков, как в прошлый раз, когда мы так надеялись на вашу помощь?» Они ответили, что вернулись навсегда и не подумают нас бросать. На бульварах приходилось перебираться через деревья, срубленные большевиками для баррикад. Но белогвардейцы так быстро наступали, что им не пришлось ими воспользоваться, а просто быстро бежать. Нас догнал Фредди Чихачев и сказал, что его брат пришел с войсками и увозит их с собой. Мы спросили, почему же увозит, если войска остаются. Но он сказал, что, по мнению брата, лучше им все же уехать. Мы ему передали разговор с графиней Пушкиной, но он повторил, что они уедут и советует нам сделать то же, как Куриссы, которые тоже уезжают. Мы ему сказали об исчезновении Масоли. Недалеко от дома нам повстречался батюшка с женой. Он был озабочен и сказал, что уже начались ни на чем не основанные доносы и что дальше на бульваре лежат трупы какого-то человека и его сына, которых расстреляли по доносу. Во многих случаях люди доносили просто из мести. Потом мы узнали, что многие большевики остались, надев на рукава белые повязки, высматривая и подслушивая. Из-за связи с «белыми» многие потом поплатились, особенно те, кто откровенно радовался их приходу. Я вернулась домой, так как ничего больше сделать не могла. Дети сказали, что приезжал Боря Небе верхом и сказал, что увезет нас всех с собой, если им придется отступать, обещал тогда заехать. Я просила их быть осторожными. Лапушка ушел на разведку. Боря Небе сообщил нашим, что в Царском войсками командует Алек Родзянко. Он посоветовал нам связаться с ним. Когда я об этом узнала, то поняла, что ничего хорошего ждать не приходится, так как хоть он лично очень храбр, но мозгов у него маловато, увы! Лапушка вернулся, предлагая пойти к Алеку для переговоров, так как уже чувствовалась тревога в воздухе. Отъезды же Чихачевых, Куриссов и других ничего хорошего не предвещали. Я спрашивала себя, не следует ли мне спасать детей от дальнейшего пребывания в этих условиях. А Масоля? – возникала тотчас мысль!