Александра Голицына - Когда с вами Бог. Воспоминания

Одни советовали бежать, другие нет. А вдруг Масоля погибла, а я не спасаю остальных детей… Но казалось совершенно немыслимым уехать, не узнав, что с нею случилось, а отправить детей одних казалось безумием. Я молилась и просила Бога указать мне путь и исполнить свой долг перед детьми. К вечеру этого ужасного дня снова началась пальба! Теперь она не приближалась, а уходила все дальше и дальше… а с нею вместе уходили и наши надежды на освобождение.

Утром мы узнали, что «белые» отступили, а мы снова во власти большевиков. Начались доносы и расстрелы мирных жителей по обвинениям в симпатии к «белым». Я с ужасом думала, что, может быть, видели, как дети разговаривали с Борей Небе, но милосердный Бог сохранил их. Мы узнали, что один из Шуваловых убит под Гатчин<���ой>. В Царском он заходил по делу к Мещерским, думая кого-нибудь там увидеть. В тот же вечер он погиб в сражении в начале отступления. Говорили, что Чихачев увез свою семью на танке. Оказалось, что они уехали на грузовике. Они долго скитались и бедствовали, но потом попали в Англию. Из Петербурга начали приезжать бежавшие и уехавшие. Одна из наших торговок сообщила нам, что, возвращаясь по железной дороге, она подслушала разговор двух комиссаров между собой. Один сказал: «А ведь расстреляли молодую Голицыну, такую высокую».

Торговка пришла выразить нам соболезнование, думая, что мы уже знаем о случившимся. Я уже отчаялась увидеть мою Масоленьку живой…

Было непонятно столь быстрое отступление «белых» и союзных войск. Позже мы узнали, что Юденич вел наступление, а в последнюю минуту союзники изменили и отказались помогать. Не знаю, правда ли это.

Масолю арестовали 7 октября старого стиля 1919 года, так записано в моей записной книжке. Это было в понедельник. Значит, «белые» заняли Царское во вторник, 8 октября 1919 года. В той же книжечке значится: 14 октября, в субботу, «М. returned at night. 1919», [155]затем приписано: «с Фокиной», то есть с 7-го по 14-е мы не знали: жива ли, убита или пропала без вести. Может, ей удалось бежать.

Вот как она вернулась. Мы все время справлялись, не вернулась ли Фокина, но ее все не было. Вечером 14 октября мы сидели все вместе в темной кухне. Было поздно, но мы не расходились. Все равно спать не могли. Вдруг отворилась дверь и просунулась голова, закутанная в толстый темный платок. Затем вошла и выпрямилась Масоля, а за ней так же закутанная Фокина! Мне показалось, что она вернулась с того света. Я даже не знала, как о ней молиться, но все время поручала ее Богу. Когда мы наконец перестали обниматься, полились расспросы. Вот что она нам рассказала. Когда их послали на радиостанцию, она пошла со всеми. Их заставили перекатывать какие-то тяжелые бочки по болотистому грунту, подготавливая станцию к взрыву. Когда же ушли «белые», то большевики пустили слух, что те ее и взорвали. Перед самым взрывом всех людей со станции удалили. Масоля была нездорова, и ей было особенно трудно ворочать эти бочки, утопающие в болоте. Ноги и одежда на всех были насквозь мокрые. Она решила поскорее вернуться домой, но, к несчастью, они с подругой решили пройти через железнодорожную платформу царскосельской станции. Вдруг она увидела знакомого комиссара, бывшего парикмахера. Он направился прямо к ним и, схватив Масолю за руку, сказал: «Вы арестованы!» Она рассмеялась, так как знала его прежде и он был всегда учтив. Он снова сказал: «Я не шучу и вас арестую». Она спросила тогда, за что ее арестовывать, а он сказал: «За то, что вы – княжна Голицына». Куда девалась ее спутница, я не помню, но Масолю он повел вдоль платформы до бывшего царского павильона. Когда они туда вошли, то она с ужасом увидела, что павильон переполнен пьяными комиссарами с жуткими рожами. Всюду валялись пустые бутылки, стаканы и остатки еды. Все уставились на нее. Он сказал: «Товарищи, я привел княжну Голицыну. Что мы с ней сделаем?» Одни закричали: «Расстреляем!», а другие говорили, подмигивая: «Нет, она нам еще пригодится, а потом расстреляем». Она безмолвно стояла, а слезы катились по ее лицу… Кто-то спросил, есть ли у нее мать и где она живет. Она ответила: «Да, у меня есть мать, но она уже старая. Оставьте ее и расстреляйте меня, если хотите». Они, обступив ее, начали обсуждать, что же с ней делать. Вдруг вбежал еще один комиссар, схватил ее за руку и заорал: «Предоставьте ее мне, товарищи! Я сумею с ней справиться!» Он, грубо бранясь, вытолкал ее, по-прежнему крепко держа за руку выше локтя, и потащил по платформе. Она его никогда раньше не видела. Когда они отошли, он ей шепнул: «Не бойтесь, я хочу вас спасти!» Он оказался знакомым Гунчика, которого очень любил. Случайно узнав (я не верю в случайности, а считаю, что нас ведет Бог), что ее схватили и повели в павильон, он понял, чем ей это грозило, и из преданности Гунчику поспешил ее спасти. Сейчас, когда я это пишу, мне кажется, что свадьба Гунчика и все описанное произошло после прихода «белых», но у меня все спуталось в голове. Этот благодетель продолжал ее толкать вперед и привел к пустому товарному вагону, в котором, очевидно, перевозили скот. Он помог ей влезть в него и притворил дверь, сказав, что скоро придет. Все это произошло 7 октября, когда мы тщетно ждали ее. Я уже говорила, что она вся промокла, вдобавок ледяной ветер продувал насквозь. Она сидела на мокрой вонючей соломе и не помнит, сколько времени провела там, совершенно окоченев. Наконец, когда совсем стемнело, прибежал ее спаситель и обещал отвезти ее в Петербург. Он спросил, есть ли у нее кто из знакомых в городе, кому он мог бы ее перепоручить. Там была тетя Ольга, но Масоля из боязни той повредить не захотела ее назвать и потому ответила, что не знает, куда идти. Он обещал найти ей пристанище, запретил в пути с кем-либо говорить и сказал, что она с ним поедет как арестованная, и с ним тоже запретил заговаривать. После этого он ее поволок таким же порядком. Поезд был переполнен, и многие знакомые, стоя у окон, видели, как ее вели, и спрашивали, куда и зачем. Она же проходила молча. Поезд, который оказался последним из Царского перед приходом «белых», двигался очень медленно. На вокзале он ее оставил и велел ждать. Прошло много времени, наконец он появился совсем растерянный и сказал: «Все пропало! «Белые» наступают! Завтра, а может, и сегодня они займут Петербург. Мне с вами некогда возиться. Вы свободны, а нам надо теперь спасаться». Она его поблагодарила, и он быстро скрылся. Больше она с ним не встречалась. Масоля вспомнила про наших соседей в Царском, Тимирязевых, у которых была квартира в городе, и отправилась к ним, так как они, несмотря на все перевороты, оказались хорошо обеспечены. В то время отец, который при Керенском был, кажется, Министром торговли, умер. [156]Семья состояла из Сандры Тимирязевой, которая, пожалуй, была постарше Масоли, и очень красивой ее компаньонки-экономки, которую звали Варварой. Злые языки говорили, что она была очень близка с отцом Сандры. Они приняли Масолю довольно хорошо, но потом она почувствовала, что они тяготятся ее присутствием и необходимостью, хотя и скудно, кормить. Сандра даже не предложила ей ничего взамен промокшего грязного платья, так что Масоля постепенно все стирала в холодной воде и сырым надевала на себя, так как сушить было негде. Она, к счастью, не заболела и не искалечила себя на всю жизнь! Бог хранил! Масоля просила экономку дать мне знать, что она жива, но та отвечала, что это невозможно. Все это время сестра Фокина пробиралась через обе линии огня вместе с какой-то женщиной, ища Масолю и не зная, где та могла быть. Наконец каким-то чудом она напала на ее след и нашла. Бедная Масоля от радости и счастья не верила своим глазам. Они решили вернуться поздно вечером, переодевшись бабами, чтобы их не узнал и не схватил бывший парикмахер. Она потом еще долго боялась встречи с ним. Мы убедили ее на некоторое время оставаться дома во избежание подобных встреч. Потом она оставила свою службу и вернулась в лазарет.