Александра Голицына - Когда с вами Бог. Воспоминания

Молодой комендант свирепствовал. При нем нас плохо кормили.

Однажды привели какую-то женщину и сразу же поместили в карцер, который представлял из себя жуткий подвал, полный огромных крыс, находившийся еще глубже, чем полуподвал. В него вел крутой лестничный спуск в полной темноте. Мне удавалось иногда поговорить с несчастной узницей, которая сидела в основном на последней ступеньке, прислонившись спиной к двери. Не понимаю, как она не свалилась вниз, когда дремала. Когда ей носили пищу, я ходила туда с дежурным. Через несколько дней ее выпустили по ходатайству Ганенфельда, я тоже несколько раз просила коменданта о том же, так как она заболела. Комендант об этом даже слышать не хотел, но доктор настоял. В этот день был очередной концерт или какое-то представление, и я посоветовала ей немного развлечься и прийти, не зная, что на то нужно было получить разрешение. Она пошла. Играли какую-то комедию. Я осталась во дворе. Вдруг я услышала громкую брань. Во двор из амбара-театра вышел комендант в сопровождении нескольких человек, включая Ганенфельда и эту женщину. Комендант орал: «Кто посмел пустить ее на представление? В карцер того!» Ганенфельд что-то говорил ему, женщина в слезах спустилась в нашу камеру, а я за ней. Она сказала, что сначала коменданта не было, а когда он появился и заметил ее, то начал ругаться и велел ей тотчас уйти в камеру, иначе обещал посадить обратно в карцер. Я поднялась наверх. Во дворе был один Ганенфельд, которого комендант обещал посадить в карцер, для чего послал за ключами. В это время появился комендант. Я пошла к нему и сказала, что Ганенфельд ни при чем, так как ничего об этом не знал, женщина тоже. Это я ей разрешила пойти, а я не знала, что на то нужно было испрашивать разрешение, которое я бы непременно попросила. Во всяком случае, виновата во всем только я. Комендант, не говоря ни слова, повернулся и стал уходить. Я быстро догнала его, перегнала, остановила и сказала еще раз, что Ганенфельд тут совсем ни при чем, и если нужно кого-то наказать, то только меня. В ответ он что-то промычал и удалился. Затем появился Ганенфельд и сказал, что комендант отменил наказание и просил впредь так не поступать. В глубине души я безумно боялась этого карцера из-за крыс. С комендантом у меня было несколько стычек, и я показала ему, что не боюсь угроз, а он, как большинство негодяев, отступал перед отпором, хотя, надо сказать, я никогда не старалась зря ему противоречить.

Раз ко мне пришел часовой и попросил женщин для уборки в помещении казарм, находившихся в переулке за лагерем. Я знала, что когда посылали женщин, то солдаты часто над ними измывались: пачкали только что вымытые полы и вели себя в остальном безобразно. Я, зная это, объявила, чтобы без меня женщины туда больше не ходили. Узнав, что комендант на тот момент отсутствовал, я решила на свой страх и риск сопровождать <���их> без его на то разрешения, предупредив об этом Ганенфельда. Я позвала <���женщину>, сидевшую ранее в карцере, которая была средних лет. По лицам солдат я поняла, что они разочарованы: они рассчитывали на молодую и без меня. Женщина хорошо и расторопно работала, но солдаты старались ей подгадить, заплевывая вымытый пол. Я обратилась к их совести. Кое-кто из них смеялся, другие пытались увещевать особенно рьяных. Мы пробыли в казарме два часа. Когда же вернулись, то застали во дворе злого коменданта с приспешниками. Я отправила женщину отдыхать, а сама подошла к коменданту и сказала, что безуспешно искала его всюду для получения разрешения выйти за территорию лагеря, но если он считает меня виноватой, то я готова понести наказание, и, пока он принимает решение, я буду ждать его у себя в камере. Он сидел словно на иголках. Я ушла. Наказания не последовало.

Я уже упоминала о том, что нас часто проверяли по вечерам даже при старом коменданте, который заходил сам или посылал помощников, которые пересчитывали нас в камере. Новый комендант при первой же проверке накричал на нас за то, что какая-то из женщин не встала, когда он вошел. После его ухода я предупредила всех, что мы будем выстраиваться в шеренгу при его появлениях в камере. Нередко он прокрадывался в камеру ночью и пересчитывал спящих. Не знаю, что было тому причиной. Возможно, он ожидал чьего-то побега, но только подобные посещения были некстати, поскольку во сне в душной камере многие женщины сбрасывали с себя одежду. Некоторые бабы, получавшие с воли муку, хотели утром печь лепешки и потому настаивали на топке печи. После первого посещения коменданта я стала вставать ночами, чтобы укрывать разбросавшихся во сне. В то время среди нас водились молодые шалуньи. Раз в дождливый вечер, когда мы вынужденно сидели в камере, кто-то стал делать из подушек, палок и тряпок большую куклу в человеческий рост. У кого-то нашлись фальшивые локоны, которые прикрепили к голове, а куклу усадили на скамейку у подобия столика в глубине камеры. Получилось, будто сидит женщина, задумавшись и подперев рукою голову. При приближении ночной проверки кто-то хотел ее разобрать, но я сказала, что комендант ее вряд ли заметит, так что можно отложить это до утра. Если что-то будет не так, то я беру вину на себя. Я попросила только не смеяться во время проверки, а стоять вытянувшись в струнку. Комендант, действительно, ничего не заметил, пересчитал и ушел. Тогда я сказала, что если ему вздумается прийти ночью, то он ее непременно заметит и, приняв ее за одну из нас, начнет пересчитывать. Он наверняка подумает, что это новенькая или привидение. Я их просила в случае его прихода не двигаться, не смеяться и не разговаривать, пока его шаги не стихнут в коридоре. Все должны делать вид, что спят крепким сном, а я за все отвечаю. Улеглись в обычное время. Некоторые дамы, особенно графиня Ростопчина, протестовали против куклы из-за страха перед комендантом, но я их успокоила тем, что могу пострадать лишь я одна. После полуночи я задремала и вдруг услышала шаги. Дверь отворилась. Крадучись вошел комендант. Под светом фонарика он пересчитал всех и собрался уже уходить, как вдруг заметил сидящую фигуру. Он обернулся, пытаясь убедиться, что не пропустил ни одной койки. В каждой спало по женщине. Тогда он обратился к кукле: «А вы почему не спите?» Он все же решил, что обчелся… Ответа не последовало! Тогда он приблизился к ней и повторил вопрос. Снова молчание. После этого он направил на нее свет фонарика и взял за локоть. Кукла пошатнулась. Он провел по ее «голове» в платочке, она свалилась на пол. Тогда он развернулся и быстро ушел. Я на всякий случай зашикала на женщин, чтобы они дождались тишины. Когда шаги стихли в коридоре, все разом заговорили и перестали сдерживать душивший смех. Долго болтали, потом уснули, а утром разобрали куклу, как будто ничего и не было. На кухне нас спрашивали, что произошло ночью и почему комендант так недоволен. Мы отвечали, что это наша тайна. Я просила женщин не рассказывать об этом, чтобы не поднимать на смех коменданта, а сама пошла к Ганенфельду и ему все рассказала, предупредив, что если что-то будет на проверке, то я за все отвечаю, а он должен сохранять серьезный вид. День прошел обычно, хотя я все время ожидала вызова. Дамы трепетали от страха, а девицы фыркали по углам. При вечерней команде на проверку мы построились в шеренгу. Вошел комендант со свитой. Пересчитав нас, он вдруг спросил, кто построил куклу. Я сказала, что я всех надоумила это сделать и за все отвечаю. Тогда он спросил, откуда взялись волосы. Но я ответила, что это останется нашей тайной, и засмеялась, а в ответ увидела некое подобие улыбки, промелькнувшей по его лицу. Свита же просто рассмеялась. Комендант быстро вышел, чтобы не видели его желания смеяться. На том дело и кончилось.