Александра Голицына - Когда с вами Бог. Воспоминания

В другой раз одна из женщин, кажется жена или сестра одного из комиссаров, вздумала переодеться в мужское платье. Она вообще была веселой проказницей. Этот наряд обтягивал ее до крайностей. Она подхватила меня под руку и прошлась, кривляясь, по кухне. Вдруг мы увидели, что комендант идет на проверку раньше обычного. Мы ринулись обратно к себе. Проказница прыгнула в первую койку и накрылась одеялом. Когда на проверке он ее не обнаружил и спросил, где она, та приподняла голову, сказав, что она тут, но не может подняться. Он процедил что-то нелестное, но этим и ограничился.

Время шло, и заключенные менялись. Все радовались, когда кто-то выходил на волю. Они всегда обещали навещать оставшихся, но никогда никто из них этого не сделал. Много перебывало хороших людей, и все так сплотились, будто знали друг друга всегда. За редкими исключениями, преобладали братские отношения. Если вначале была некоторая враждебность и настороженность, то потом они исчезали. Масоля была душою лагеря, хотя нередко падала духом, не видя конца нашему заключению. Я однажды получила от тети Муфки письмо с Кавказа. Как сейчас вижу нас сидящими во дворе лагеря и читающими его. Тетя сообщала о Ловсике и Лапушке, что они, мол, под влиянием сомнительной девицы и что я должна вызвать их с Кавказа. Как я могла это сделать, если даже не знала их адреса? Позже я узнала, что то были наветы ее детей. Не стоило об этом говорить, но тогда было очень тревожно за них. Мы с Масолей сидели, глотая слезы.

Слава Богу, что наши родители приучили нас с детства искать утешения у Господа, поручив своих дорогих Ему, я всегда знала, что вы в руках Божьих, и только усиливала свою молитву. Хотя наше заключение было пожизненное, я верила, что Господь не оставит нас и в Его власти «сокрушить медные двери и запоры железные сломать», когда нужно. Так и случилось: за нас, без нашего ведома, хлопотали разные добрые люди, и вдруг нам сообщили, что мы свободны! Нас тронула всеобщая радость по этому поводу. Когда же мы поняли, что можем уйти, нам стало жаль расставаться с друзьями. Столько вместе было пережито! Сколько смиренных уроков видели мы в тех, кто без озлобления, без горечи несли свой крест. Многому нас научило это общение. И теперь я благодарю Бога за каждую минуту наших кажущихся несчастий. О том, что мы свободны, нам сказали к вечеру и велели сразу же собирать вещи и уходить. Мы уложились с учетом того, что нас обыщут. Мы только не знали, как спрятать письма Сечени к Масоле. Переписка была строго запрещена. За несколько дней до нашего освобождения его снова куда-то увели. Нам велели идти в лагерную контору за пропуском. Масоля запрятала письма в карман. При входе в контору мы встретили Ростопчину, которая знала о письмах, она быстро сказала Масоле, чтобы та на время обыска отдала их ей. Масоля так и сделала. В конторе все наши вещи вывернули, но личного досмотра не устраивали. Процедура длилась так долго, что уже стемнело, когда нас выпустили. Мы наскоро попрощались и около 11 вечера вышли, не зная, куда идти. В Москве у нас не было пристанища. К тому же в полном мраке за отсутствием фонарей неясно было вообще, в какую сторону двигаться. Мы в результате пошли наугад, а я мысленно просила Бога вывести нас куда-нибудь. Я вдруг вспомнила, что тетя Машенька Каткова живет неподалеку от той улицы, куда мы попали. Я решила зайти к ней и просить приюта на ночь. Бродили мы долго. Наконец с трудом нашли и позвонили к ней. Она очень удивилась нашему неожиданному появлению, но по доброте душевной тотчас приняла и уступила комнату. У нее были жильцы, Четвериковы: муж, жена и девочка лет двух. По тем временам, когда люди ютились в углах, тетя жила довольно просторно, благодаря тому, что в домовом комитете не было большевиков. Тетя дала нам свою маленькую гостиную и разрешила оставаться так долго, как нам было удобно. В гостиной висел большой портрет двух ее погибших в один день на войне сыновей, когда погиб почти весь цвет русской Гвардии. У одного осталась молодая вдова, с которой он прожил меньше года. Позже она вышла замуж за Колю Апухтина, потерявшего на фронте руку.

По мере написания этих воспоминаний я все больше понимаю, насколько рука Бога всегда вела нас, грешных, и я благодарна тебе, Аглаидушка, что ты заставила меня вспоминать, так как часто милости Божии в суете забываются. Полезно почаще вспоминать прошлое, чтобы успокоиться, уповая на Бога.

Тетя Машенька кормила нас, хотя лишние были в то время обременительны. На другой день после нашего прихода прибежала Марфуша и с ужасом сообщила, что пришли с обыском. Тетя Машенька быстро сунула мне в руку свое жемчужное ожерелье, которое в мгновение ока сняла с шеи, и указала мне, где находится мешочек с другими драгоценностями, которые она поручила мне передать одному ее знакомому, жившему в том же доме. В комнату ввалились большевики и с обычной грубостью принялись шарить. У тети в один пакет были сложены все справки касательно смерти ее сыновей, и она ими очень дорожила. Большевики стали их рвать, несмотря на просьбу тети их оставить. Они искали какие-то документы, не объясняя какие, а закончив обыск, объявили ей, что она арестована и должна следовать с ними. Она попросила разрешения пойти в другую комнату, куда сделала мне знак пойти с ней. Я вышла без спешки. Она просила смотреть нам за квартирой до ее возвращения. Марфуша собирала необходимое. Тетя давно страдала кистой в брюшной полости, от которой казалось, что она беременна близнецами. Тогда еще было это не так заметно, но она быстро уставала. Мы наскоро с ней простились. Марфуша собралась сопровождать тетю и нести вещи. У меня всегда появление этих негодяев сопровождалось ознобом, так что приходилось напрягать силы, чтобы этого не заметили. Когда Марфуша уже совсем поздно вернулась, то рассказала, что ей не позволили сопровождать и потому, передав вещи тете, она пошла следом. Когда она попросила посадить тетю на извозчика, ей грубо ответили, что и так, мол, дойдет. Надо сказать, что при появлении на улицах арестованных извозчики тотчас испарялись, не хотели даром возить слабых и больных. Шли они долго, и тетя едва поспевала за конвоем. Наконец на Цветном бульваре тетя от усталости зашаталась, остановилась, прислонилась к стенке и, видимо, сказала, что не в силах идти дальше. На нее стали кричать, но это не изменило ее поведения, и пришлось остановить извозчика, на которого взгромоздились и конвоиры. Они нередко нагружали голодных лошадей четырьмя седоками, так что бедные животные едва тащили воз. Марфуша не смогла следовать дальше, но по направлению догадалась, что ее отвезли в Бутырскую тюрьму, отстоявшую очень далеко от дома, который был в Кривоколенном переулке у Арбата около приходской церкви, [185]стоявшей во дворе. Я помню, что тюрьма находилась совсем на противоположном конце города. Однажды меня водили туда из лагеря, и мы шли часа полтора.