Александра Голицына - Когда с вами Бог. Воспоминания

Некоторое время мы жили втроем с Соней Мамоновой, но потом имели несчастье пожалеть и поселить у нас Воеводского, который уже раньше не нравился мне своей бесцеремонностью, когда он поселился без разрешения у Гунчика с Татой. Но Лап всегда стремился помогать людям в беде. Он уже забирался к нам в наше отсутствие и сказал, что намерен жить в комнатах с ящиками. Я согласилась при условии, что все эти вещи там останутся, в надежде, что он не согласится, но он был согласен на все и обещал приносить хлеб, если мы будем его кормить. Мы-то его кормили, но хлеб вскоре он перестал приносить. Когда позже я познакомилась с милым Жоржем Воеводским, то никак не могла понять, откуда его брат так несимпатичен. Лапушка потом уж и сам жалел, что впустил его.

Его переезд к нам почти совпал с разрывом отношений Гунчика с Татой, что можно было предвидеть. К тому времени Гунчик подружился с квакерами, приехавшими бороться с голодом в России, и они предлагали ему работать с ними, так как им нужен был переводчик. Работа его интересовала, и они к нему были очень добры. Он ездил с ними на юг в их вагонах, предназначенных только для них. Меня радовала мысль, что он в обществе хороших людей и занят полезным делом.

Примерно в это время к нам из деревни приехала тетя Катуся, жившая там со своей тетей-игуменьей. К этому времени из монастыря ее изгнали, она ослепла, и на губе у нее образовался рак, который вырезали, и она по-прежнему оставалась верующей, любвеобильной и невозмутимой, как и была. При ней осталась одна из бывших келейниц. Тетя Катуся была по-прежнему весела, полна юмора и жизни. Она все дни летала по знакомым и друзьям, у которых она всегда была желанной гостьей, несла людям свет и бодрость. Один из ее племянников Долгоруковых пришел к нам и рассказал о жизни в деревне. Его брат женился на дочери бывшего управляющего и боготворил свою тещу. Тетя Катуся не могла долго задерживаться в Москве и торопилась назад к тете Магдалене Орловой-Давыдовой.

Однажды мы узнали, что Гагарин, Бирюлока, [200]находится на свободе после долгого пребывания в различных тюрьмах и не может найти себе жилье. Не помню уже, кто нам это сообщил и как мы дали знать, что у нас есть свободное помещение, которое с радостью предоставим ему, тем более что нам всегда угрожало подселение кого-то, несмотря на обещания Енукидзе нас отстаивать. Он вскоре перебрался к нам и сообщил, что его мать, Маня Гагарина, младшая сестра дяди Алеши Оболенского, с дочерью Соней собираются его навестить. Она жила с дочерью и младшим сыном в Порховском уезде Псковской губернии, около своего бывшего имения, у кого-то из крестьян. Она давно не видела Бирюлоку-Андрея. Мы очень ей обрадовались, а она была счастлива увидеть сына. Она была по-прежнему живой, полной жизни и рассказывала много интересного о деревне. Соня давала уроки танцев мужикам и бабам, которые к ним очень хорошо относились. Один из ее сыновей, арестованный и приговоренный к расстрелу, был ночью отправлен в порховскую тюрьму с большой партией смертников, так называли приговоренных. Когда их привезли на место казни и расставили, он решил воспользоваться темнотой и после залпа упал, сделав вид, что убит, хотя был ранен только в ногу. Он долго полз и добрался до какого-то жилья, где его приняли и выходили крестьяне, а потом помогли ему бежать. Он, кажется, за границей, если это не он умер у тебя на руках в Константинополе. Ее младший сын иногда ходил в Волошево и говорил, что там все расхищено. У тети Мисси были большие запасы обивки для мебели, из которых бабы нашили себе платья. Княжьи Горки тоже были разорены. Сама Маня шила на баб. Она пробыла там с сыном несколько дней и уехала назад в деревню. Теперь она с Соней и сыновьями в Америке, но Бирюлока, кажется, женился и остался в Москве.

Я старалась по возможности чаще ходить в Марфо-Мариинскую общину к тете Наде и Валентине Гордеевой, получая там умиротворение. Ордынка была так далеко от нашего жилья, что особенно часто ходить не приходилось. Они трогательно старались снабдить нас едой или чем-нибудь еще. У них доживала свой век вдова бывшего коменданта Кремля, княгиня Одоевская-Маслова. Он был раньше конногвардейцем и нашим с Тоцей танцором. Княгиня любила, когда ее навещали, так что я старалась всегда это делать. Церковь общины была всегда полна, и долго у них на епитимьях поминали как живых, но без титулов, Государя с Семьей и Великую Княгиню Елизавету Федоровну, так как не верили в слухи о ее мученической кончине. Тетя Надя говорила мне, что одновременно с ними выехала одна особа (она не назвала имени), которой было поручено письменно сообщить о них в общину по условленному заранее коду, по которому можно было понять, живы они или убиты, так как за их участь стоило опасаться. Перед самым нашим отъездом тетя Надя говорила, что недавно ими получено письмо, где сообщалось иносказательно, что Семья жива. Это было в 1922 году. Тогда уже передавали друг другу, будто убили семью, которая пожертвовала собой, что Илья Татищев был убит вместо Царя из-за сходства с ним, хотя и был гораздо выше Государя ростом. Говорили, что их всех удалось скрыть в тайных скитах, куда не могли пробраться большевики. Все это были слухи. Когда мы приехали в Англию, то увиделись с бывшей няней Великих Княжон. Она была ирландка, знавала Катю и приехала из Ирландии расспросить все, что они знают. Когда она узнала об отречении Николая, об аресте Семьи и о том, что дети больны корью, то написала Императрице о своей готовности приехать и ходить за детьми. На это получила любезный отказ. Когда же стало известно о расстреле, она сказала: «I don’t believe it!» [201]Тогда мы ей еще не говорили о версии их спасения. И вот что она нам рассказала. Это было вскоре за известием об этом зверском убийстве. Она была страшно убита этим известием и горько оплакивала столь любимую ею Семью. Раз, намолившись и наплакавшись, она заснула, и вдруг ей показалось, что кто-то вошел к ней. Стена как будто разошлась, и в комнату вошла молодая монахиня. Она описала ее одежду: «Just as you used to be dressed», [202]вгляделась в лицо и с удивлением узнала в ней Великую Княжну Татьяну Николаевну, которую она не видела с детства, покинув Россию, когда дети были совсем маленькими. Монахиня сделала несколько шагов, остановилась, назвала ее ласкательным прежним именем и, указывая на свое монашеское платье, сказала: «We must all pray». [203]Затем она исчезла так же неожиданно, как и появилась. «It must be true! I am sure it is!» [204]– воскликнула няня, добавив, что она уверена, что это было не видением, а реальностью. Ее рассказ произвел на нас большое впечатление и как бы подтверждал те слухи о спасении Семьи. Затем она рассказала нам про кончину маленькой Гессенской дочери Великой Княгини Виктории Федоровны, [205]которая произошла, когда она гостила в Беловежской пуще у Царской Семьи. Няня эта была тогда при царских детях, и эта девочка была тоже ей поручена. Из ее рассказа мы узнали, что ребенок внезапно заболел, когда Императрица была на большом обеде, с которого ее вызвали. Накануне или в день смерти девочка позвала няню и сказала: «Oh! Do not let that black man come to me again!» [206]Няня спросила, что это за черный человек, а она все говорила о нем и выказывала сильный страх. Няня пыталась объяснить, что его уже нет, но она не верила. Лейб-медики тогда так и не поняли причину ее смерти и что за болезнь с ней приключилась. Больше я этой милой няни не встречала. Она уехала обратно в Ирландию. Мы с ней очень нежно простились. Вспоминая Марфо-Мариинскую общину, хочу упомянуть о моем свидании с Митрополитом Новгородским Арсением. Его возвели в сан во время Собора при выборах Патриарха Тихона, если не ошибаюсь, а может быть, и раньше.