Татьяна Кононова - На заре земли Русской [СИ]

Он умолк, переводя дух, и в гриднице воцарилась страшная тишина. Изяслав побагровел. Медленно поднялся, опираясь обеими руками на гладкую деревянную столешницу. Ненароком опрокинул кубок с вином, и темно-красные дорожки снова побежали по темному дубу. Пронзительный взгляд его ярких зеленых глаз прожигал насквозь, но атаман даже бровью не повел: так и смотрели друг на друга с несколько мгновений, кто кого переглядит. За минувшее тяжелое время Стемир и сам научился смотреть в глаза людям: то мягко, то цепко, и выдержать суровый взгляд великого князя ему труда не составило. На миг проскользнула мысль, что он переступил черту осторожности, расхрабрившись, но назад пути уже не было.

И вдруг в неожиданной тишине раздался полный отчаяния и ужаса крик:

— Пожар!

Сокол с облегчением выдохнул: Велег не забыл о своей задаче. «Пожар! Горит!» — люди вскочили со своих мест, замелькали по гриднице в поисках выхода, холопы распахнули двери, и народ, шумя, толкаясь и переругиваясь, бросился прочь. В суматохе Стемку оттеснили в угол, он потерял из виду Данилу, зато по правую руку вырос старший дружинник в торчащей из-под рубахи кольчуге. Не успел Стемир опомниться, как боярин схватил его за воротник рубахи и прижал к стене.

— Держите виновников! — закричал так, будто на самом одежда горела. — Второго, рыжего держите!

Толпа на миг замерла. Стемка понял: разорвут к черту. Изловчившись, ударил боярина коленом и, когда тот от неожиданности охнул и ослабил хватку, ужом вывернулся из его рук, оставив на память обрывок серой холстины, бросился к окну, распахнул его и спрыгнул.

Даже испугаться не успел: земля с размаху больно влетела в грудь, в глазах потемнело. Он перекатился на спину и выдохнул, а очнулся от того, что Данила с силой тряс его за плечи:

— Стемир Афанасьич! Вставай! Стемир Афанасьич, живой, нет?

— Кажется… живой, — Сокол кое-как поднялся. На левую ногу было больно наступить. — Наверное, живой. Пошли.

Велег ждал их у загодя подмеченной лазейки на заднем дворе. Пока народ выбежит на улицу и поймет, что пожара никакого нет, они успеют добраться до Владимирова двора.

Откуда-то сзади пьяняще запахло едким дымом: видать, и вправду что-то загорелось. Крики, хруст камней под подкованными сапогами и беспорядочный топот отвлекали от дела, огонь охватил весь двор и уже вот-вот готов был перекинуться на подвязанные соломенные крыши. Велегу наконец удалось сшибить замок топором (медвежья сила!), и все трое, пригибаясь под низким бревенчатым сводом, нырнули в темноту.

Данилко смахнул с лица приставшую клейкую паутину, Велег перехватил топорище поудобнее, Стемка, прикрывая рот и нос рукавом, первым полез вниз. Крутая лестница, выдолбленная прямо в земле, будто сама выворачивалась из-под ног, и атаман слышал, как сзади, хрипло дыша в затылок, злобным шепотом ругаются товарищи. На ощупь пробираясь по узкому, залитому кромешною тьмой проходу, он спотыкался и чуть не падал, всякий раз поминая чью-то мать. Сверху доносились удары чеканов: княжьи гридни ломали крышу поруба, чтобы добраться до лиходеев быстрее.

Приглушенный свет догорающего факела болью ударил по глазам, только недавно привыкшим к темноте. Дым от охватившего двор огня забрался даже под землю: сквозь рукав, от жара и быстрого бега совсем горячий, дышать было непросто, от прогорклого воздуха щипало в носу и в глазах, на губах оставалась мерзкая горечь оседающего пепла. Стемка проморгался. Приказав спутникам быть начеку, вырвал из рогатины тлеющий факел, сунул его пламенем в землю, чтоб погас, и бегом бросился вперед.

Велег, самый дюжий и крепкий из всех троих, встал у прохода, дожидаясь первых кметей. Стемка с досадой прикидывал, что пятерых, самое большее — десятерых он задержать сможет, а если их там поболе десятка, то им не уйти. И тут же, отпихнув ногой в угол брошенную колодку, зло подумал: пускай! Пускай не уйдут, но своих не бросят, голову сложат, зато хоть за дело!

На миг в порубе звякнула тишина, а потом ее перебил другой звон, гулкий, страшный. В жизни атаману не доводилось его слышать, на свое счастье, но он сразу понял, что это звенят цепи.

— Левка! — закричал, не таясь больше, заметался по темному сырому порубу, кашляя и задыхаясь от наползшего дыма и ничего не видя на шаг впереди. — Левка, отзовись, коли жив!

— Тута я… — раздался хриплый шепот совсем рядом. Стемка обошел стоячую балку, поддерживающую земляной потолок, и увидел намертво прикрученного к ней цепями пленника. Мало человеческого осталось в его посеревшем, испещренном синяками и кровоподтеками лице. Он зарос темной курчавой бородой, кое-где вырванной клоками, от одежды остались одни лохмотья, на обнаженной груди виднелись темные кровавые полосы. Стемка кинулся разматывать тяжелые цепи, и едва последняя змеей скользнула на землю, Левка безвольно рухнул лицом вперед и повис на плече у вовремя подхватившего его атамана.

— Данилко, подсоби, — крикнул Стемка, но этого и не понадобилось: Данила уже освобождал двоих оставшихся — Грача и Жилу, обессиленных, измученных, перепачканных кровью, землей и копотью.

Сверху, с узкой лестницы, уже доносились звуки драки и разъяренная ругань черниговца Велега.

— Постойте, братцы, помилосердствуйте, — взмолился наконец Левка, бухнувшись на колени прямо в высокую жухлую траву. — Не нагонят уж, все, далеко ушли!

— Поднимайся! — Стемка ухватил его за драный ворот рубахи и грубовато, но твердо потянул вверх. — На том свете отдохнешь! Небось, не понравилось в колодках сидеть?

Атаман был зол, как черт. Как прыгнул из окна княжьего терема, так и протрезвел, а все, что случилось после, предпочел бы забыть, как страшный сон, потому как такое даже и во сне увидеть не захочется. Так повернулось, что жизнь троих обменяли на жизнь одного: вместе со всеми не успел уйти Велег. Прикрыв их со спины и задержав бросившихся в погоню караульных, он не смог выстоять в одиночку против доброго десятка, и Стемка даже не видел его смерти — просто, когда они минули посад и спустились до реки за большим крепостным валом, он понял, что ждать товарища уже не придется.

Он и сам теперь с трудом шел. Каждый шаг отзывался болью и ломотой во всем теле, на левую сторону ступить было больно, и поначалу он терпел, а позже, когда от погони оторвались и смогли позволить себе идти медленнее, он и вовсе еле плелся позади, сильно хромая и волоча ногу, вероятнее всего, сломанную. С третьего пола прыгать еще не приходилось, да и боль пришла гораздо позже.

Свои встретили шумно и вроде как даже радостно. Левка, даром что умаялся в пути, уже рассказывал ватаге о том, что в Киеве было, и хрипловатый голос его перебивался громким хохотом. Грач, всегда тихий и неприметный, сразу куда-то запропастился, остальные пошли к костру. Едва добравшись до него, Стемка упал на сухой валежник и глухо застонал сквозь сжатые зубы. Снял поршни, размотал онучи: нога распухла ближе к ступне, встать на нее нельзя было, а шевельнуть и вовсе невыносимо.