Татьяна Кононова - На заре земли Русской [СИ]

— Не тревожься, княже, никто твоих сыновей в Царьград не отправит, — тихо промолвил отец Феодосий, взглянув на него с теплом и умиротворяющим спокойствием. — Без благословения не посмеют. А я не позволю. Я был там. Знаю, что это такое. Люди гибнут ни за что, и не по Божьей воле, а по воле других, кто над ними властью поставлен. Твоим сыновьям никогда не быть такими же, как дети дружинников и землепашцев. У них сызмальства иной путь, иная стать. Они переживут заключение, переживут усобицу, будут еще князьями на родной земле. Поверь мне, старику, хоть не как иноку, а как человеку простому, который жизнь прожил, поверь.

— Благодарю, отче, — искренне поблагодарил князь полоцкий. — Только не за грядущее мне нынче тревожно. Я не знаю, что завтрешним утром будет, не могу сказать, будем ли мы живы вовсе, а вернуться на прежнюю дорогу и подавно не сможем. Ростиславка, младший мой, захворал в сырости и холоде, а лечить его некому. Кто-то давеча помог нам… Кто — не знаю, но век благодарен буду.

Вернувшись мыслями в давешний вечер, Всеслав нахмурился и прикрыл глаза, думая о своем, и к счастью Зорьки не заметил, как тот покраснел и смущенно отвернулся.

Дождь вперемешку со снегом хлестал в лицо, так, что закрываться от него приходилось и отворачиваться. Лошади плелись медленно, с каждым шагом вытягивая длинные сильные ноги из вязких грязных сугробов. Которые навьюченные поклажей, а которые — запряженные в обозы, они растянулись в длинную неровную живую цепь. Продрогшие, измотанные и злые, холопы погоняли, махали кнутами, но без толку: обозы шли медленно, как во сне.

Густой ельник сменил открытую широкую дорогу, и идти стало малость полегче: здесь, в лесу, снегу было больше, но дождь шел слабее, и сугробы были рыхлее и мягче. Отводя руками от глаз низко висящие еловые лапы, пахнущие морозом и влажной хвоей, дозорные, посланные в охрану купцов, медленно объезжали поезд, и хотя оружия не доставали — промокнет и ржой попортится от такой-то слякоти, — за порядком приглядывали.

Дарен плелся в хвосте в паре с Некрасом. Снег залепил обоим ресницы, полушубки и свитки вымокли насквозь, лошади под седлами тяжело всхрапывали и поводили блестящими боками — тут уж не до дозора, добраться бы до первой стоянки, обсушиться, выпить горячего и завалиться спать. Купцы-гости — те хоть в обозах, сидят под натянутыми навесами, на мягких теплых шкурах, лютой слякоти месяца студня не видят. А кмети, особенно младшие отроки, что одеты попроще, вынуждены мерзнуть и с седла не спускаться.

Ни на Осенины, ни на Велесовы святки Дарен не смог обручиться со своею ладушкой. В конце вересня-месяца боярин Федор просил повременить со свадьбой, пообещал благословение, но не дал, словно тянул нарочно. А почти всю минувшую луну Невзора провела в постели: захворала, и никакие лекари и знахарки, которых звал отец, ничем не могли помочь. Дарена к ней не пускали, все, о чем он хотел поговорить с нею, отошло, забылось, и теперь он, как умел, молился лишь за то, чтобы она поправилась.

Так далеко из Киева ему уезжать еще не приходилось. С тех пор, как он пришел в дружину, ему доверяли только мелочи: у ворот караулить, в дозорах стоять, в случае чего палить на башне сигнальные костры. Служить было нетрудно, но ему словно некуда было девать себя, свою силу, свои мечты юности о подвигах и славе. В такие дни он даже Богдану завидовал: у того хоть свое дело есть, своя работа, а его, Дарена, — куда пошлют, куда ветер подует, туда он и пойдет. Досадно!..

Из-за непрекращающегося снега, дождя и слякоти за почти полную минувшую седмицу купеческие обозы добрались только до Переяславля: полсотни верст, не больше.

Город оказался маленьким, крепостной вал и стены были в сравнении с киевскими совсем небольшими, но охрана была доброй: еще на подъезде к посаду обозы остановили переяславские дружинники, преградили едущим впереди путь копьями.

— Стой, кто такие?

Даже издалека Дарен услышал зычные голоса дозорных. Осматриваясь, заметил вооруженных людей на башнях, тяжелые позолоченные засовы на воротах. Переяславль охранялся хорошо: если бы кочевники напали, то этот град был бы первым у них на пути наряду с Курском и Любечем.

Купцам позволили остановиться в посаде. Здесь все казалось совсем иным, нежели в стольном Киеве: град маленький, посад не рассыпан по всему холму, а наоборот, избы словно сгрудились вместе. Улочки маленькие, такие, что двоим конным едва развернуться можно, дома старые, кое-где — покосившиеся крыши, которые некому чинить. В питейной избе, где обозы остановились на седмицу, было много людей, и все шумели, ели, выпивали. Вновь прибывшие гости разбрелись искать себе горницы на ночлег, а Дарен с Некрасом и еще троими молодыми киевскими дружинниками остались на первом полу избы.

Из зябкого, пронизывающего холода — в жару и духоту, так, что голова закружилась и пол качнулся под ногами. С обмерзших и теперь оттаивающих свиток у всех пятерых текло ручьями, сапоги и поршни оставляли за собой грязные лужицы.

— Вот я вам!.. — замахнулась хозяйка мокрым рушником, увидев, как парни все вместе топчутся на пороге, разводя грязь в избе, и без того не особенно чисто вымытой. — Сами чистить мне будете!

— Почистим, маманя, — сверкнул белозубой улыбкой Некрас, стянув шапку и взъерошил русые кудри. — И почистим, и вымоем, сами знаем, виноваты. Только вели сперва нас накормить, мы без малого седмицу с седла не спускались!

Распознав в гостях младших кметей, хозяйка избы, тетка Настасья, смягчилась. С напускной суровостью позволила им пройти, сама принесла угощение: наваристую похлебку, кашу, щедро приправленную солью, луком и грибами, свежий и мягкий белый хлеб. Все пятеро, голодные и уставшие, принялись за еду и какое-то время молча стучали деревянными ложками о края глиняных мисок, но вскоре молчание наскучило. Некрас шутил и смеялся с хозяйкой Настасьей, а она таяла от его улыбок, хитрых взглядов и растрепанных кудрей цвета спелой ржи. Фома и Ледко между прочим принялись играть в кости, а Дарен клевал носом, привалившись плечом к теплой бревенчатой стене. От горячего ужина, неразборчивого гула голосов и усталости его вконец разморило, сквозь прикрытые ресницы он сонно наблюдал за гостями избы, равнодушно скользя по раскрасневшимся лицам, незнакомой яркой и пестрой одежде. Вдруг в противоположном углу, что был левее красного, юный дружинник почувствовал чей-то пристальный, внимательный взгляд. Тут же подобрался, тряхнул головой, прогоняя накатившую сонливость, взглянул через всю горницу…

— Дарен, любый мой!

Светлокосая девушка проворно вскочила со своей лавки, бросилась навстречу гостям, но, вдруг смутившись, отступила, заливаясь стыдливым румянцем. Дарен, все еще не в силах перестать удивляться, медвежьей хваткой сжал ее в объятиях, приподнял над полом, прижимаясь губами к ее щекам, глазам, узкому подбородку.