Татьяна Кононова - На заре земли Русской [СИ]

— Лада моя, родная, милая, солнышко мое, — шептал он почти в забытьи, даже когда наконец отпустил ее. — Да как же ты здесь оказалась?

— Я расскажу тебе, все расскажу, как одни останемся, — пообещала Невзора, устроившись на лавке подле него и водя пальчиком по узору на его влажном кафтане. — Как же хорошо, что я упомнила, куда вы уедете! А не то потерялись бы!

— Никогда бы не потерялись, слышишь? Я тебя никогда не оставлю, по первому зову приду, только ты зови, — тихо отозвался Дарен. Он все еще не до конца верил своим глазам.

Наступления ночи ждал долго, умаялся в ожидании, хотя зимой светлый день короток, а сумерки темны и бесконечны. Всю усталость как рукой сняло, товарищи и спутники разбрелись по лавкам и горницам спать, а Дарену не спалось. Он долго еще лежал на спине, закинув руки за голову, смотрел на дрожащее пламя лучины в рогатке, часто моргал, когда очертания горницы расплывались перед глазами.

В небольшом задвижном оконце, прорубленной под самой крышей, стало видно желтовато-мутный краешек растущей луны. Ненадолго она вышла из-за туч и заглянула в общую горницу, тронув ее мягким холодным светом, и вскоре снова пропала, оставляя за крохотным оконцем с отодвинутой заслонкой беззвездную и колючую зимнюю темноту. Лежа на дощатом полу и глядя снизу вверх в это окошко, Дарен невольно вспомнил Всеслава с сыновьями. Он-то сам, когда сумрак и тишина наскучат, может выйти на двор, вдохнуть свежего и морозного зимнего ветра, пробежаться до посада и обратно, когда холодно станет, а им одно спасение: такое крохотное задвижное оконце под самым потолком, настолько низким, что самому князю полоцкому, высокому и широкоплечему, едва-едва можно в рост выпрямиться. Мальчишка его младший захворал, еще когда Дарен был в Киеве… Как бы не стало хуже. Он знал, что один монах из Киево-Печерской обители тайком приносил для младшего княжича теплое молоко и настойки с ромашкой, калиной, клюквой, но этого так мало… Если бы только можно было позвать лекаря или освободить Ростиславку хоть ненадолго…

Сон никак не шел. Из-за бревенчатой стены и неплотно задвинутой холщовой занавески доносились неразборчивые женские голоса и плеск воды. Полежав с открытыми глазами еще немного, парень встал, набросил на плечи просохший кафтан и осторожно, на цыпочках направился в соседнюю горницу, где намедни гости собирались вечерять. Там было светло от лучин и свечей, жарко от натопленной по-черному печи, неожиданно шумно от стука глиняных мисок и плошек, шороха воды в деревянных кадушках — женщины и девки помладше мыли посуду. Неловко пригнувшись под невысокой деревянной балкой и облокотившись плечом на стену, Дарен остановился у входа, выискивая глазами алый сарафан с зеленой вышивкой, длинную светлую косу, завязанную такой же алой лентой, означавшей, что хозяйка ее помолвлена…

— Ступай, ступай, ты нам и без того ладно помогла, — раздался притворно ворчливый голос тетки Настасьи. Вытерев мокрые и покрасневшие от холодной воды руки о поневу, она подтолкнула растерявшуюся девушку к выходу и мимоходом стрельнула лукавым взглядом в сторону юного дружинника, который и сам не заметил, как на лице расцвела довольная улыбка.

Он увлек ее в пустые и тихие сени, бесшумно притворил дверь, все так же молча развернулся и медленно подошел ближе. Невзора стояла перед ним, переплетя пальцы замком перед собою, рассеянная и смущенная улыбка блуждала по ее разрумянившемуся загорелому личику, в полумраке видно было только светлую кожу, едва различим был блеск темных глаз и слышно тихое прерывистое дыхание. Он обещал ей никогда и нигде ее не бросать, не покидать, а теперь сам же свое обещание нарушил, но судьба свела их снова, и теперь девушка стояла молча и в счастливой робкой растерянности, глядя ему в глаза и не в силах ничего сказать.

— Как ты сюда попала? Ты ведь еще не поправилась! А что батька скажет? А люди что подумают…

— Я сбежала, — прошептала Невзора, перебив его и потупившись. — Я уже седмицу как совсем здорова. А что до отца… — она прикусила губу, опустила взгляд, мучительно краснея, — что до отца, так пускай думает, что пожелает! Невдомек тебе, почему он свадьбу-то откладывал, а я знаю! Он хотел меня в другой удел сосватать за боярина богатого! — ее голос вдруг надломился и задрожал, в нем зазвенели слезы, а глаза заблестели еще пуще. — С ним сговорился и с матерью, а мне ни слова, ни полслова! Думал, как поправлюсь, так он и… благословит… А мне с таким мужем и не жизнь вовсе! Он старик, Дарен, старик совсем, ему четвертый десяток давно минул, а мне десять солнцеворотов да еще семь! Я ему в дочки гожусь, какая я ему жена!

Невзора едва договорила и горько заплакала, рвано всхлипывая и вытирая рукавом слезы. Дарен, испугавшись, крепко обнял ее, приподняв над полом, неуклюже прижал к себе, словно укрывая. На какой-то миг она доверчиво прильнула к нему, и оба замерли, затаив дыхание.

— Ты вся дрожишь, — заметил Дарен. Сел на широкую лавку у стены, скинул кафтан и рубаху. — Иди ко мне…

Невзора медленно подошла. Села осторожно и робко, как неживая. Дарен накрыл ее худенькие вздрагивающие плечи своим кафтаном и притянул к себе поближе, обнял со спины, согревая своим теплом. Они легли рядом. Девушка повернулась на спину, сжала руки под кафтаном и, прямая, напряженная, как натянутая тетива, вытянулась на краю лавки, рискуя упасть, но он придерживал ее крепко и бережно. Увидев, что по щекам ее все еще сползают крупные слезы, Дарен приподнялся на локте, потянулся к ней, осторожно коснулся губами по очереди обоих уголков глаз. Во рту остался горьковато-соленый вкус ее слез. Он почувствовал, что она пытается улыбнуться, почувствовал, как она вздрагивает от волнения, и, немного погодя, поцеловал ее, как в первый раз. Тронул обветренными и сухими губами ее губы, мягкие, податливые, чуть приоткрытые. Ощутил каждый изгиб их, каждую тонкую трещинку… Потом, на миг отстранившись, сорвал еще один поцелуй, и еще. Девушка неслышно вздохнула, приложила ладошку к его груди, останавливая, и он послушался.

— Ну хочешь, с нами дальше поедешь? Со мной, хочешь? Милая моя, солнышко красное, голубка, только скажи, я все сделаю!

Невзора снова тихонько всхлипнула. Устроила голову у него на плече, уткнулась носом в шею, ее тонкие и ловкие пальчики принялись причесывать его отросшие рыжие кудри.

— Я… я не знаю, — прошептала она наконец. — Что другие скажут? Девка незамужняя в чужом обозе купеческом… Сюда-то ехала, не думала ни о чем, а вот нынче — стыдно.

Дарен засмеялся, но тут же оборвал смех, спохватившись, что это может обидеть ее. Помолчал немного, задумчиво гладя ее щеку, теплую от поцелуев и влажную от слез. Было у него одно решение, одна мысль промелькнула, но он сперва отмел ее, а теперь ему уже ничего не страшно.