Пьер-Луи Ганьон - Исчезновение Ивана Бунина [litres]

Москва, февраль 1933

После ухода Лагерквиста Александра Коллонтай провалилась в глубокий сон – она уже все для себя решила. Рано утром разбудившая ее помощница с удивлением услышала:

– Свяжитесь с Лагерквистом. Скажите, что его предложение принято. Я лечу в Москву.

– Но вы еще нездоровы…

Ради спасения жизни Бунина Коллонтай была готова явиться в Кремль. Без предупреждения. Без приглашения. Она шла на риск, как уже делала раньше, когда улаживала вопрос о поставке в Советский Союз шведской свинины. Посол понимала, что терять ей уже нечего.

Охранявшим ее в больнице «Санкт-Йоранс» агентам ОГПУ Коллонтай сообщила, что ей позвонил помощник Сталина и вызвал ее в Москву. Культурный атташе, которого она поставила в известность, догадался, что речь идет о деле Бунина. Очевидно, вождь желал срочно выслушать мнение полпреда по этой проблеме. Он не мог воспрепятствовать ее отъезду.

Коллонтай все поставила на карту. Она спасала Бунина, чтобы сохранить уважение в глазах сына. Других мотивов у нее не было. Преодолев шестидесятилетний рубеж и осознав, что все ее надежды и мечты развеялись в прах, эта женщина-легенда цеплялась за последнее, что у нее осталось, – любовь Миши и Володи.

Ближе к полудню Пер Лагерквист и его кузен Юхан прибыли в стокгольмский аэропорт.

– Вы уверены, что вам не требуется мое сопровождение? – спросил Лагерквист.

– Уверена.

– Что бы ни случилось, знайте, что я восхищаюсь вами.

– А вы можете мне кое-что пообещать?

– Что именно?

– Что если я вернусь, мы с вами опять сходим в ту старую таверну.

– Надо лететь, пока хорошая видимость, – заметил кузен. – Погода портится.

Весь перелет из Стокгольма в Москву Коллонтай размышляла над двусмысленностью своего положения. Она устала хитрить и, как прежде, убаюкивать себя сказками. Встреча с кремлевским деспотом даст ей возможность покончить с этим раз и навсегда.

Вспоминая подробности дела Бунина, она признавалась себе, что играла в нем не самую достойную роль. Она слепо, как автомат, подчинилась приказу и действовала не рассуждая. Конечно, в ней говорила и личная неприязнь к писателю, злобно высмеявшему в «Окаянных днях» ее интимную жизнь.

Самолет приземлился, и кузен Лагерквиста помог Коллонтай спуститься на землю. Сторонний наблюдатель сразу заметил бы, что женщина не вполне здорова. Действительно, в дороге ее одолевали приступы дурноты. Собравшись с силами, Коллонтай твердым шагом направилась в сторону аэровокзала. Будь что будет, но карьеру она завершит достойно!

Персонал аэропорта сильно удивился неожиданному прибытию стокгольмского посла, о чем ей прямо заявил начальник авиаслужбы. Коротко переговорив с Коллонтай, он немедленно проинформировал об этом одного из агентов ОГПУ, дежуривших на месте.

– Предоставьте мне машину. Я должна ехать в Кремль, – строго потребовала Коллонтай, демонстрируя, что она здесь хозяйка, приказы которой не обсуждаются. – У меня нет времени на заполнение ваших бумажек.

Увидев Коллонтай в приемной, Поскребышев искренне изумился. Вождь находился у себя в кабинете и вместе с Менжинским изучал очередные списки врагов советской власти.

– Товарища Сталина нельзя беспокоить, – сказал Поскребышев. Он знал, что Коллонтай давно утратила благосклонность хозяина Кремля.

– Я буду ждать здесь сколько понадобится, – ответила та и села на предназначенный для посетителей обитый красным бархатом диван.

В конце концов Поскребышев уведомил Сталина о визите Коллонтай. Вождь широко улыбнулся. В тот день у него было отличное настроение, и не без причины. В бумагах Менжинского он увидел имена бывших соратников Ленина, от которых давно мечтал избавиться. Эти старые большевики были свидетелями более чем скромной роли Сталина во время революции.

– Я ее гнал, но она и слушать ничего не желает, – объяснил Поскребышев.

– Впустите эту змею. Повеселимся немного, – сказал Сталин.

Он утвердил поданные ему списки, вычеркнув лишь поэтов Бориса Пастернака и Осипа Мандельштама. «Этот Пастернак – небожитель, – вынес вердикт Сталин. – Он нам не опасен. А за Мандельштамом продолжим следить. Неизвестно, что у него в голове…»

Коллонтай вихрем ворвалась в сталинский кабинет и, поприветствовав присутствующих, без приглашения опустилась в кресло. Опытная актриса, она пустила в ход все свои таланты, твердо вознамерившись спасти соотечественнику жизнь.

Сталин и Менжинский уставились на нее с любопытством.

– Я сделала все, что могла, чтобы помешать Бунину стать лауреатом. Я знаю, что не преуспела в этом. Можете сейчас же отправить меня в отставку. Я подчинюсь вашему решению. Но я никогда не соглашусь с уготованной ему трагической участью.

Из осторожности Коллонтай ни словом не упомянула о похищении и убийстве. Менжинский, пораженный ее дерзостью, смотрел на нее с ненавистью. Пора ее убирать. Шведские агенты собрали на нее достаточно компромата.

Коллонтай достала из сумки привезенные из Стокгольма газеты и потрясла ими в воздухе.

– Наши противники предъявляют нам серьезные обвинения. Шведская столица полнится слухами. Болтают, что исчезновение Бунина и его жены – дело наших рук. И многие в это верят. Король Густав V и премьер-министр Ханссон вслух интересуются судьбой писателя.

Председатель ОГПУ, почуяв опасность, поежился в своем кресле.

– Мои люди тут ни при чем, – пробормотал он. – Как я вам говорил, товарищ Сталин, мы никогда не начнем операцию без вашего личного приказа.

– Это происшествие будет иметь для нас тяжелейшие последствия, – продолжала Коллонтай, не глядя на Менжинского, которого всегда считала конченым мерзавцем. – Париж от нас мгновенно отвернется, наш союз с Францией рухнет. Довгалевский поставил меня в известность – парижская пресса уже что-то пронюхала. Французская полиция допрашивает антисоветски настроенных русских эмигрантов. В ближайшее время эта история выплеснется на страницы газет. Довгалевский категорически отрицает причастность нашего посольства, но он не может запретить журналистам писать все, что им взбредет в голову.

– Помилуйте, но мы не имеем никакого отношения к тому, что случилось с Буниным, – расхохотался Сталин.

Менжинский, преодолев минутное замешательство, снова принял самоуверенный вид.

– Не думаете ли вы, – продолжал Сталин, – что мы не уважаем свободу творчества? Или что нам в такой ответственный исторический момент больше нечего делать, кроме как возиться с этим ничтожеством?

Такого цинизма Коллонтай не ожидала. Она решила, что ее обманывают. Но ради чего? С какой целью? Сталин клялся, что агенты Менжинского здесь ни при чем. Главный чекист это подтвердил.