Жауме Кабре - Ваша честь [litres]

В то время как маэстро Перрамон сидел дома, повесив голову, и молчал, а курьер, которого он послал в Сарагосу на поиски Нандо, расспрашивал крестьян во Фраге, не видали ли они хотя бы краем глаза военной колонны, а те отвечали, что видом не видывали и слыхом не слыхивали ни о какой колонне, его честь мчался в ландо [102] Ландо – легкая четырехместная карета с открывающимся верхом. по пласа Палау и нервно сморкался. Бедняга Ипполит, сидевший на запятках в качестве единственного лакея, изо всех сил пытался не свалиться, когда карету потряхивало на колдобинах дороги. Антон, черт его дери, время от времени входил в раж и лихо гнал карету, а тут уж никто не в силах удержаться. Да к тому же его честь был весь на нервах, с тех пор как ему сообщили, что губернатор срочно и в конфиденциальном порядке вызывает его к себе; секретари и дежурные альгвазилы беспрестанно сновали туда и сюда, и добрая половина суда держала пари, к чему бы это. «Зачем только я ему понадобился, а? Зачем, черт побери, именно теперь, когда все тихо и спокойно», – раздумывал дон Рафель, снова сморкаясь и пряча мокрый платок в подушки сиденья. В глубине души он боялся как огня, что губернатор начнет с ним разговор о том, что обнаружил португальский дьявол: «Ведь сколько бы он ни говорил, я – могила, а мои люди и подавно; раз уж ты тварь, тут ничего не попишешь». А если губернатору известны его тайны, то дело дрянь, – без сомнения, дон Пере будет счастлив применить свою силу для того, чтобы утопить его в самом черном болоте и опозорить перед всем городом.

Ожидание длилось не более десяти минут: хороший знак, что все так быстро. Или дурной – вдруг это последний удар. Пристав, проводивший дона Рафеля в роскошный зал, вышагивал в парике по дедовской моде, что явно говорило о том, что правление губернатора вступало в новый век чинно, предусмотрительно и не спеша. На нем была голубая ливрея, шитая золотом, очень красивая. На несколько мгновений дон Рафель задумался, что мог бы заказать такую униформу и Ипполиту. Однако существовала возможность, что старый слуга, привыкший за тридцать лет к темно-красной ливрее, сочтет это за оскорбление. Входя в кабинет, дон Рафель постарался выбросить из головы все эти мысли. В глубине комнаты, делая вид, что осматривает улицу сквозь балюстраду, держа руки за спиной и повернувшись к посетителю спиной, стоял его высокопревосходительство губернатор Каталонии, генерал-капитан дон Пере Каро де Суреда Валеро-и-Маса де Лисана [103], ожидая, пока посетитель кашлянет. Председатель Аудиенсии так и сделал, и губернатор удивленно обернулся, словно не ожидал появления верховного судьи:

– Боженька ты мой, вот так, как поживаете, дон Рафель?

Надежды на то, что дон Пере Каро де Суреда Валеро-и-Маса де Лисана будет звать его «ваша честь» не было никакой.

– Всегда к вашим услугам, почтеннейший сеньор.

«Почтеннейший сеньор» наконец повернулся к посетителю лицом и подошел к столу со словами:

– Досточтимый судья, есть дело крайней важности. Рассматривается в Третьей палате. Хотелось бы знать, что там за история. Понимаете меня?

– Да, ваше высокопревосходительство.

Но он не понимал. А не понимал потому, что Уголовной палатой заведовал исключительно его честь и генерал-капитан мог вмешиваться в ее деятельность только в случае высочайшего помилования. Естественно, если губернатору хотелось превысить свои полномочия, никто не мог ему помешать, на то он и губернатор. Это его чести было предельно ясно. Поэтому он и сказал, да, ваше высокопревосходительство. Но его приводила в ужас мысль о том, что этот вояка, похожий на шимпанзе, захочет узнать, что именно было написано в бумагах, найденных в доме убийцы, и решит, что с доном Рафелем пора покончить.

– Разумеется, разумеется. – Генерал-капитан пригласил судью присесть в кресло, настолько широкое, что тот в нем утонул. – Вот что, – продолжил дон Пере Каро де Суреда Валеро-и-Маса де Лисана. – Полагаю, вам известно, что в ночь Святого Мартина я был в гостях у маркиза де Досриуса.

– Да, ваше высокопревосходительство. Я тоже был там и вас видел.

– Разумеется, разумеется. Памятный вечер. Очень памятный вечер.

– Да, ваше высокопревосходительство. Памятный вечер.

– И Соловьиха из Нарбонны, или черт-его-знает-откуда, превзошла саму себя в изяществе, мастерстве и прочая. Вы со мной согласны, дон Рафель?

– Да, ваше высокопревосходительство.

Верховный судья мучился, потому что глаза губернатора блестели, как случалось всегда, когда тот собирался подстроить ловушку, а до сути дела он все не доходил.

– Итак, на следующий день, во вторник, оказывается, что какой-то индивид Воробьиху придушил.

– Воробьиху?

– Щеглиху, или как ее там… Соловьиху!

– Да, ваше высокопревосходительство, – ответствовал судья, несколько освоившись с орнитологической интерпретацией событий.

– Разумеется, разумеется. И вы при содействии полиции сразу же задержали подозреваемого.

– Да, ваше высокопревосходительство. С пятницы его допрашиваем.

– И он виновен.

– Простите, ваше высокопревосходительство?

– Я говорю, виновен.

– Так точно, ваше высокопревосходительство.

– Вы знаете, где эту Марсельскую воробьиху ожидали после концерта в Барселоне?

– Да, ваше высокопревосходительство.

– Так, значит, вам уже об этом доложили?

– Да, ваше высокопревосходительство. Певица направлялась в Мадрид.

– Разумеется, разумеется. А именно, ко двору. Понимаете? В программе значилось четыре или пять концертов для их величеств. Возможно, там все еще ждут ее прибытия.

Дон Рафель Массо умолк. Сказать ему было нечего.

– А известно ли вам, любезный сударь, – продолжал губернатор, – что де Флор поначалу собиралась ехать прямо в Мадрид? Что она задержалась на неделю в Барселоне единственно по настоянию графа де Крешельса, рехидора [104]Барселоны?

Этого его честь не знал. Но начинал понимать причину крайнего беспокойства его высокопревосходительства.

– И город оказал ей прием… ставший, как бы сказать… – он изобразил руками в воздухе облака, – вечным?

– Ваше высокопревосходительство, я крайне опечален создавшимся положением, но не вижу, каким образом мы можем уладить непоправимое.

В конечном итоге у губернатора все еще сидела в сердце заноза, потому что, выходя после концерта из дома маркиза, он обещал себе, что – так или иначе, чего бы это ни стоило – он добьется свидания в алькове, при посредстве одних лишь простыней, с Воробьихой с шикарным бюстом. А гнусный убийца все испортил. Да еще дон Рафель, и уже не первый раз, путается под ногами и мешает жить, «так и придушил бы этого типа».

– У нас есть выход из положения, любезнейший дон Рафель. Выход, я бы сказал, post mortem [105] Посмертного характера (лат.) . .