Жауме Кабре - Ваша честь [litres]

Одно несомненно: цвет, сливки, сметана и прочие прелести барселонского общества были с головой погружены в крайне интенсивное общение на личном и культурном уровне. Вне всякого сомнения, это гарантировало, что организация любого фуршета, бала, полдника или концерта вызывала неподдельный энтузиазм. И разумеется, были среди аристократов и буржуа и те, кому казалось скорее нежелательным вступать в эту игру. Но были они в меньшинстве, и к тому же их считали занудами и недолюбливали. Что касается простого народа, его жизнь шла по совершенно другим правилам: у всех этих несчастных, столяров, трактирщиков, слуг, носильщиков, крестьян, ремесленников всех сортов, погонщиков мулов, сапожников, могильщиков, рыбаков и моряков, ключников, торговцев, плотников, продавцов вермишели и представителей всех прочих профессий, какие только могли появиться в городе с населением в сто двадцать пять тысяч двести сорок три человека, не было другого выхода, да и по бедности своей найти его они не могли; а потому если они и вступали в брак, то делали это просто так, не задумываясь о последствиях.

В этом блестящем обществе дон Рафель вертелся как мог. С одной стороны, он не был абсолютно уверен в том, что донья Марианна ему верна. Еще неизвестно, не прячет ли эта сеньора под юбками бегинки [107] Бегинки – члены женских полумонашеских общин, которые не относились ни к одному из религиозных орденов и объединялись в целях ведения благочестивой совместной жизни. и святоши парочку любовников… Но кто бы смог прельститься – вопрошал себя дон Рафель – этой наряженной в черное палкой, с лицом, прикрытым мантильей, и восковым молитвенным дыханием? С другой стороны, сам он донье Марианне был, без тени сомнения, неверен; шел он к этому долго и вовсе не абы как. На самом деле все началось тогда, когда, женившись на ней, он понял, что в случае, если исполнение супружеского долга будет производиться согласно подсчетам доньи Марианны, возможностей предаться любовным утехам ему будет предоставлено ничтожно мало. Тогда он направил весь свой организационный талант на поиск любовницы, способной в должной мере удовлетворить его потребности. Дураком дон Рафель не был: он сразу же отказался от мысли участвовать в групповых танцах с рогами, то есть в любовных связях, чинившихся в недрах бесплодной барселонской аристократии, – молодому адвокату пророчили славное будущее, но успех зависит от того, насколько ты благоразумен. Будучи человеком честолюбивым, он метил высоко, начиная с малого. Спеша достичь желаемого, он умел ждать. Вот так, по прошествии нескольких лет супружеской жизни, не имея детей и располагая считаными возможностями их завести, он приступил к своему великому любовному приключению. И очень скоро понял, что, несмотря на все деньги, власть и кажущееся счастье, которыми он располагал в рамках своей семейной жизни, сердце его таяло только в присутствии выбранной им женщины, сумевшей собственной нежностью доказать ему любовь. И к тому же в самом начале она и вправду его любила. Ничего удивительного в том, что дон Рафель, знавший, что привилегии высокого положения в обществе таят сплошные разочарования, с волнением страсти преследовал искру счастья, которое для него заключала в себе «Эльвирушка моя возлюбленная», и считал эту женщину единственным своим соприкосновением с пределами блаженства. Выпадали и другие минуты, когда дон Рафель чувствовал себя счастливым: уединившись с телескопом. Он обращался в бегство к иным звездам, иным вселенным, более чистым, далеким и молчаливым, солнце которых не освещает ни донов Пере, ни донов Херонимо, спокойным, а потому особенно желанным. Другими словами, дон Рафель был счастлив только с Эльвирой или в мечтах. А возможно, никакой разницы между ними не существовало. И все это произошло задолго до того, как между ним и его размеренной жизнью возникла донья Гайетана, так часто заставлявшая его забывать о привычном благоразумии: «И что этот старик о себе возомнил, курам на смех, по уши втюрился в такую молоденькую девочку, как баронесса».

«Гнездо любви, тайный уголок, неведомый чужим, наша с тобой обитель блаженных, пристанище игры и радости, милая шкатулочка, где хранятся наши игрушки, альков вздохов, убежище щедрого отдыха, родник для иссушенного огнем любовной страсти, жилище любимого, голубятня, куда летят пары любви, исцеление пораженного стрелой Амура, комната благости, изящная камера для узников любви, очаг Эрота, сад утех, домик, куда возлюбленный вернулся после долгих столетий разлуки, храм торжества нежности, павильон отдохновения, где изнуренные томлением питают свое безумство, лоза плодов любви, кров жаждущего любовника, фаланстер [108]влюбленных, гнездилище изысканных забав, джунгли мечтателя, постоялый двор, где путешественники, ведомые божественным огнем, питают свою страсть, вилла Абеляра и Элоизы, укромная гавань, пристань, где обездоленный любовью ищет убежища в объятиях счастья, особняк всех блаженств, блистательный коттедж Джульетты и Ромео, стебель, колос и стог вечных красот, приют феи Гармонии, любезные стены, грот, где пламенеют ласки, обжигает влечение, ослепляет взгляд, будоражит воспоминание, возбуждает прикосновение и юность дарует вечную жизнь». Так дон Рафель называл, прибавляя еще сотню тысяч других эпитетов, тот милый его сердцу дом, домишко, домик, где Эльвира ждала его каждую среду и каждую пятницу после четырех часов дня, когда колокола церкви Санта-Мария дель Пи, Висента либо Жозефина, с высоты своих колоколен начинали созывать верных к совместному чтению молитвы Святого Розария, руководил которым с алтаря преподобный патер Пратс: этого донья Марианна, руководимая благочестивым рвением, никогда не пропускала и ни в коем случае на него не опаздывала, ибо именно тогда зажигали двенадцать свечей перед алтарем Святого Леонарда в честь чтимого Иосифа Ориола-и-Богуньи. Донья Марианна замирала от мистического восторга всякий раз, когда речь заходила об Исцеляющем Хлебом и Водой: как многие верующие в Барселоне, она была исполнена надежды на то, что вскоре его, без сомнения, признают блаженным, а там и канонизируют. Суетливое поклонение, которое донья Марианна испытывала по отношению к обожаемому ей святому и церкви Санта-Мария дель Пи, приходилось весьма на руку его чести: в отсутствие жены ему не стоило особенных усилий, покончив к вечеру с судейскими обязанностями, наносить тайные визиты Эльвире, «прекрасной даме, дамочке, дамзели, красавице, великолепной, прелестной, хорошенькой, изящной и пригожей, роскошной, миловидной, восхитительной, очаровательной, эффектной, бесподобной, божественной, блестящей, элегантной, дивной, Эльвире моей мечты, с которой я встречаюсь по средам и пятницам в пять часов вечера». Такой строгий порядок царил в прелюбодейной жизни дона Рафеля не только по причинам элементарного благоразумия, но и потому, что возлюбленной его Эльвире было весьма удобно принимать любовника в заранее установленное время: ведь, если в самом начале их отношений дон Рафель, изголодавшийся в обществе не отличавшейся любовным пылом доньи Марианны, и отдавался страсти с особым рвением и можно было с уверенностью сказать, что накал эмоций достигал в ту пору своего апогея, жизнь такова, что все в этом мире, даже самое жаркое пламя, рано или поздно охладевает, а годы летят, и следует щадить здоровье. Бесспорно, что, когда их тайная связь только начиналась, Эльвира, девушка из деревеньки Орта, отличавшаяся завидным здоровьем и хорошей фигурой и жившая в комнатке за магазином, торговавшим крупами на развес, была влюблена в своего влиятельного покровителя. Не подлежит сомнению и тот факт, что по истечении двух лет тайных свиданий – ах, как же страх быть застигнутыми врасплох не дает задремать любви! – дон Рафель, будучи престижным адвокатом и человеком состоятельным, купил ей премиленький домик, чтобы Эльвира туда переехала. В ту пятницу, когда он подарил ей ключ, завернутый в упаковку, она стала спрашивать: «Что это, Фелечка мой милый?» – а тот, в восторге оттого, что она зовет его Фелечка, настаивал: «Бери, бери, это тебе подарок». А она разволновалась, потому что не в обычае дона Рафеля было тратить деньги на бесполезные безделушки, и с нетерпением разорвала упаковку, как все мы любопытными пальцами разрываем упаковки, в которых завернуты подарки, и, увидев массивный ключ, сказала «нет-нет», потому что это превосходило все ее ожидания, но, когда он подтвердил, «да-да, моя Эльвирушка», она бросилась дону Рафелю на шею и растрепала ему парик. В тот вечер она не переставала его ласкать и время от времени гладила ключ так, будто гладит нечто иное, и у дона Рафеля, который тогда еще не стал его честью, слюнки текли, и он говорил ей, «Эльвира, волшебница моя», а она, полураздетая, влажными губами отвечала ему, что он самый статный и страстно любимый мужчина во всей Барселоне. И Эльвира переехала в новый дом, премиленький домик на улице Капучес [109], возле улицы Аржентерия, со своей страстью и прочими вещицами. «Какое счастье! Теперь нам некого опасаться и я могу быть у тебя каждый день», но она быстро подсчитала что-то в уме и сказала: «Да-да, любовь моя, по средам и по пятницам»; а он ей: «Как же? Разве тебе не хочется, чтобы мы виделись почаще?» И она нежно расстегивала его шелковую рубашку и узкие подштанники и чувственно шептала: «Конечно хочется. Как я была бы рада видеть тебя каждый день, но во благо нашей любви мы должны быть осторожны, Фелечка мой; мы не можем допустить, чтобы о нас судачили злые языки, ведь наша любовь сильна и чиста» – и спускала с него подштанники и начинала бережно ласкать торчащий пенис, и мир уходил у него из-под ног, и каждое слово Эльвиры было словом Божиим, «да, Эльвирушка», и она вставала на колени и брала в рот взбодрившийся член и языком творила чудеса, и дыхание будущего председателя Аудиенсии Барселоны становилось сбивчивым и неровным, и дон Рафель Массо-и-Пужадес, еще не ставший его честью, закатывал глаза, и Эльвира время от времени вынимала фаллос изо рта и снова убеждала его, говоря: «Фелечка мой, твоя жена начнет подозревать; ты занимаешь такое высокое положение (хотя положение его в тот момент было скорее раскоряченное), что не можешь позволить себе, чтобы разразился скандал», – и, не давая ему вставить, что «давай тогда и по понедельникам, Эльвирушка», она снова сладострастно принималась сосать член, и он уже не помнил, что хотел сказать, как будто и язык его Эльвира тоже проглотила. И он только вздыхал: «Эльвирушка, как же ты хорошо это делаешь, ты просто королева, моя королева», – и в этот праздничный день новоселья в гнезде любви, тайном уголке, неведомом чужим, «нашей с тобой обители блаженных» и так далее, Эльвире удалось высосать такой фонтан спермы, что никто и никогда больше слова не сказал против того, что приемными днями являются среда и пятница, и это никоим образом не уменьшает гонорара, который ей причитается как честной содержанке. А ночью дон Рафель, лежа рядом с расфуфыренной, безукоризненно причесанной и недоступной доньей Марианной, думал о том, что будет, если попросить жену, чтобы она занялась с ним тем же, чем занимается с ним Эльвира, и, глядя краем глаза, как та зевает, прочитав при свете свечи несколько страниц из Фомы Кемпийского [110], приходил к выводу, что это совершенно невозможно даже выговорить и что, если он решится сказать ей об этом, она тут же, у него на руках, упадет в обморок; что на то и нужны любовницы. Особенные любовницы.