Жауме Кабре - Ваша честь [litres]

После десерта, когда глаза всех присутствовавших на ужине, распаленных вином, уже заблестели от едва скрываемого желания, гости встали из-за стола, чтобы перейти в комнаты, где им предложили ликеры, кофе и сигары. Как будто кто-то еле слышно подал знак начать охоту, взоры сошлись, а тела, почти не пытаясь этого скрыть, устремились друг другу навстречу. Были и такие, кому не хватало сноровки, вроде единственного в своем роде барона де Черта, который сидел, расплывшись в дурацкой улыбке, и просто продолжал пялиться на бюст актрисы. Иные были в отчаянии: так, дон Рафель не мог понять, куда запропастилась донья Гайетана. Она же входила в число гостей, избравших занятие другого рода, а потому в дальнем коридоре, ведшем к писсуарам, взасос и с наслаждением целовалась со светлоусым и зеленоглазым лейтенантом, убеждаясь на ощупь и в общих чертах, что член у него и вправду гордый и мощный, а не тщедушный, как у барона.

Дон Рафель, с видом утопающего, потерявшего надежду на спасение, обошел шесть или семь комнат дворца, отводя глаза и делая вид, будто не замечает, что рука маркизы де Сентменат, хохочущей над какими-то глупостями, покоится на воинственной и энергичной ляжке какого-то мичмана и что выдающийся архитектор и благочестивый муж дон Аркади Олива тискает грудь графини де Крешельс, а она смеется, довольнехонька. Охотничий сезон был, без сомнения, открыт, но дичь ускользнула от удрученного охотника дона Рафеля. Куда девался его победоносный облик торжествующего Ориона? Где он утратил смелость завоевателя? Быть может, с того случая с Эльвирой, бедняжечкой, дон Рафель утратил всю свою волю и стал уже не тот. Плутая по гостиным особняка, как побитый, потому что подстрелить ему никого не удается, злой, что решил пойти на этот банкет для того, чтобы эта нелегкая ночь не показалась ему слишком долгой и не легла ему на плечи тяжелым грузом, он вздохнул и решил пойти помочиться.

Усталые шаги едва волочившихся по полу в грузных туфлях ног предупредили об опасности пылких любовников. Они отскочили друг от друга как раз вовремя для того, чтобы дать лейтенанту время скрыться в темном коридоре. Донья Гайетана оказалась лицом к лицу с доном Рафелем, который глядел на нее, как на привидение.

– Баронесса… – заикаясь, произнес его честь.

Разумеется, он не мог сказать ей ни о том, что отчаянно искал ее повсюду, ни о том, что, видишь ли, какая штука, как раз собирался помочиться и больше терпеть не может.

– Дон Рафель… – ответила баронесса, вторя ему. И тоже умолкла.

Она знала, что лейтенант глядит на нее из темноты, и холодок пробежал у нее по позвоночнику. Ей пришло в голову, что можно было бы его помучить, обласкав судью, но она решила этого не делать по той единственной причине, что его честь был ей слишком противен.

– Баронесса, – снова повторил судья, у которого голова пошла кругом. Он подошел к ней, взял донью Гайетану за руку и начал страстно ее целовать. – Я уже много месяцев подряд только и думаю что о вас…

Баронесса де Черта, рука которой внезапно оказалась в плену влажных поцелуев, растерялась, не удержалась и внезапно расхохоталась. У дона Рафеля застыла в жилах кровь и моча в уретре; сердце его парализовало, и судья почувствовал, что от этого глубокого унижения жестокой жизни оно разорвалось на части. На несколько мгновений он возненавидел баронессу, потом возненавидел себя самого за то, что признался в такой неподходящий момент, и отдернул руку, как будто рука баронессы его обожгла. Не утруждая себя дальнейшими объяснениями, дон Рафель прошел мимо все еще смеющейся баронессы в темный коридор. Лейтенант с мощным членом, светлыми усами и зелеными глазами зашел в туалетную комнату, чтобы не столкнуться с судьей. Но и тот прошел туда же, красный как помидор. Там он увидел молодого военного, который возился с горшком. Судья, все еще пламенея от стыда, расстегнул подштанники, злобно вытащил член и выбрал горшок. Уже принявшись обильно мочиться, он обратил внимание на то, что спина лейтенанта сотрясается, после чего раздался взрыв слишком долго сдерживаемого хохота. Дон Рафель подумал, что время от времени в жизни происходят вещи, не имеющие ни малейшего смысла. Этот-то проходимец чего смеется?

Праздник был еще в самом разгаре. Однако же его честь подошел к полковнику Кобосу, чтобы попрощаться с ним и пожелать ему удачи при дворе, а затем почтительно приблизился к его высокопревосходительству, чтобы убедиться, что тот был чрезвычайно занят и громко хохотал в окружении восторженных дам, млевших от каждого его слова. Сообщив помощнику губернатора, что по долгу службы ему необходимо отлучиться, почтенный судья покинул дворец губернатора, смех и украдкой брошенные взгляды горящих глаз, шум, донью Гайетану и бесчестье ее безжалостного хохота и втиснулся в свою карету со злобой, грустью, отчаянием и безнадежностью любви.

В тот же час того же дня, в четверг девятнадцатого декабря тысяча семьсот девяносто девятого года от Рождества Христова, когда весьма значительная часть благородного сословия и сливок городского общества наставляла друг другу рога на пиршестве, устроенном полковником Кобосом в салонных залах дворца губернатора, в тюрьме на пласа дель Блат Андреу отказался от еды в глиняном горшочке, даже не приподняв крышку.

– Тебе бы поесть, – настаивал тюремщик, примостившись на табурете в коридоре, у камеры, возле зарешеченной двери.

Андреу посмотрел ему в глаза и ничего не ответил. Юноша обхватил руками голову и попытался разрыдаться, но за эти дни он пролил столько слез, что плакать у него уже не получалось.

– Оставь меня в покое, – сказал он наконец.

– Лучше тебе не оставаться одному, нужно, чтобы с тобой хоть кто-то говорил… Если не хочешь сойти с ума.

– Я уже и так сошел с ума. Я не хочу умирать.

Тюремщик в недоумении почесал в затылке. Он поверить не мог, что после стольких лет на этой должности его душа так и не зачерствела. Ему было все так же тяжело думать о смерти. О чужой смерти, потому что сам он был стар и перспектива собственной кончины выражалась для него простым словом «отмучился».

– Ты на мне подзаработал, – внезапно произнес Андреу.

Тюремщик от удивления схватился за прут решетки:

– Я?

– Все эти визитерши… Дамы из благородных семей… – И, переходя на крик, добавил: – Так или нет?

Старик пристыженно отвел взгляд. Андреу продолжал его упрекать:

– Эти сеньоры, которые ходят ко мне, когда их никто не звал, дают тебе денег, я не сомневаюсь.

– Послушай… Ты пойми меня… Жизнь-то не сахар, а мне… потом-то… мне ведь и дальше жить надо. Ты понимаешь?

– Не понимаю. Почему ко мне нельзя моим близким? Той девушке, что приходила днем…