Артур Феличе - Багровый хамсин

Он запросил за пелены, бальзамировку, амулеты, заупокойные молитвы и гроб столько, что Хети вскрикнула:

— Помилуйте меня, боги Аменти, да ведь это наш доход с целого года!..

— Как знаешь, — сказал равнодушно жрец. — Видно, тебе дороже твой доход, чем покой и счастье мужа в загробном мире… Твое дело!.. Пусть «ка» твоего мужа мучают скорпионы и гады, пусть он голодает и напрасно ищет, чем утолить жажду, пусть его тело превратится в гнилой ком, - мне все равно.

— Но ведь такая цена сделает меня нищей, — плакала Хети.

— Не знаю, что ты скажешь, когда «ка» твоего мужа будет приходить к тебе по ночам и терзать тебя в отместку за твою скупость?..

Хети, рыдая, обещала заплатить жрецу требуемую плату. На прощанье жрец сказал ей:

— Твоему мужу следовало бы умереть двумя лунными кругами раньше. Тогда еще можно было бы похоронить его дешевле, за счет нашего обязательства перед фараоном, жизнь, здоровье и сила… Но вас умирает слишком много. Ваши покойники превышают числом количество даровых похорон.

Хети ушла, оглушенная цифрами пожертвованных для Аписа сокровищ, о которых кричал весь «мертвый город», весь рынок, весь квартал бедняков…

В день, назначенный для торжественных похорон священного быка, главная пристань была усеяна народом. Отряды «мирных кушитов» и ливийцев сдерживали напор-толпы, ожидавшей раздачи хлеба и пива.

На желтоватых водах канала качалась священная барка из драгоценного ливанского кедра. Пурпуровый навес на увитых розами и лотосами шестах бросал розовую тень на скамьи гребцов. Стулья жрецов, сопровождавших божественного покойника, сверкали белизной слоновой кости; а возвышаясь над головами плакальщиц, под ослепительно белым балдахином стоял наос с деревянным гробом в форме настоящего быка. Глаза деревянного божества из кровавого ясписа освещали золотую обшивку барки двумя длинными красноватыми лучами…

Хети стояла среди плакальщиц с распущенными и посыпанными пеплом волосами и, простирая руки к мумии Аписа, кричала со всеми:

— На Запад!.. На Запад!.. В страну блаженства уходишь ты от нас, владыка!.. Зачем ты покидаешь верных тебе рабов, зачем оставляешь нас во мраке?..

Хети уже несколько дней как записалась в число плакальщиц «мертвого города».

— На Запад!.. На Запад!.. — рыдали хором плакальщицы. — На Запад, к Абду, к западному морю, в страну праведных!.. Место, которое ты возлюбил, стонет и скорбит о тебе, досточтимый, ибо, пока ты жил среди нас, щипал траву под своими ногами, пил воду Нила, мы были счастливы, и боги хранили нас!.. На Запад!.. На Запад!.. На поля блаженства, к твоему отцу, великому Пта, старейшему из богов, господину истины, к отцу твоему Пта-Сокар-Озирису!.. Да снабдит он тебя знаками для нового воскресения!.. На Запад!.. К Абду!.. В страну блаженных!..

Барка отплыла нагруженная золотыми сосудами с освященной водой, корзинами с фруктами, с благовонной травой, высокими вазами из алебастра, бронзы и меди, наполненными ароматическими маслами, золотыми и серебряными чашами фимиама и душистых смол… Рои бабочек, стрекоз и зеленых мух реяли над благоуханной мумией Аписа…

На повороте из одного канала в другой погребальная барка столкнулась с лодкой горшечника и опрокинула ее. Тяжелые глиняные горшки, разбиваясь друг о друга, посыпались с грохотом в воду и утонули…

Хозяин лодки с криком бросился спасать свое добро, но было уже поздно.

Великий покойник, окруженный облаками драгоценных курений, не мог расслышать среди пения плакальщиц скорбного крика разоренного им в одно мгновение горшечника.

— На Запад!.. На Запад!.. К твоему отцу, о вторая жизнь Пта, душа Озириса!.. Будь ходатаем нашим на суде твоего отца, да внемлет он нашим молитвам!.. На Запад!.. На Запад, в страну блаженства!..

Толпы народа провожали божественного мертвеца по берегу канала до его последнего жилища — роскошной гробницы-храма вблизи царской пирамиды…

Хозяин опрокинутой лодки остался один на повороте канала.

— О великий Пта, владыка истины, — рыдал он, ударяя себя в грудь, — за что ты допустил разорить своего раба?.. Разве мало мы вытерпели уже, — мы, твои верные псы, поставленные ниже последних псов, забитые палками «шауишей» и голодные?.. За что ты лишаешь меня того, что служит мне источником жизни?.. Сколько дней, сколько ночей я трудился над этими горшками; я лепил их, я обжигал их, я разрисовывал их красивым рисунком в твою честь, и вот они лежат разбитые на дне канала… О, великая Маат, зачем ты допустила такую несправедливость в час, когда я провожал со всеми священную мумию бога и ждал удачи?..

Со стороны пирамиды слабо доносилось жалобное пение плакальщиц. Великий покойник вступал в свое вечное жилище из дорогого дымчатого базальта с посеребренным полом и резными косяками дверей из черного дерева…

Уже два лунных круга жила Актис в доме Нерхеба, два лунных круга ее жизнь была похожа на счастливый сон…

Она, как настоящая «небет-пер», распоряжалась всем в доме, имела слуг и рабов, могла принимать дары от смотрителя поместий Нерхеба, вела счет его сокровищам и его стадам в загородных имениях; у нее были ключи от деревянных замков житниц, и она одна разрешала снимать печати с богатых кладовых «семера».

Мать Нерхеба, Ситисру, была уже стара; печаль о любимом муже, которого она слишком рано проводила на Запад, сделала ее старухой прежде срока. Глаза Ситисру, пролившие больше слез, чем Нил воды, давно ослепли. Она была рада, что в доме появилась женщина, близкая сердцу сына, и, предоставив Актис все хозяйство, заперлась в своем покое; там с утра до ночи она лежала распростертая у статуи покойного мужа.

Горе Ситисру и ее слепые глаза были единственной печалью в доме знатного «семера».

— Где ты, возлюбленная моя?.. — спрашивал Нерхеб, спускаясь с террасы в сад.

Черные косы Актис метнулись среди лотосов, окружавших водоем, и звонкий голос ее откликнулся:

— Иди сюда, моя любовь, иди сюда!.. Я здесь!.. Я кормлю твоих ручных ибисов!..

Нерхеб сбежал вниз.

— Я так скучал без тебя, моя царица, — говорил он, — «благой бог» продержал меня во дворце все утро… Ты тоже скучала?..

Актис покачала головой и улыбнулась.

— Нет!.. Я никогда теперь не скучаю… Когда тебя нет со мной, я лежу вот здесь, на каменной ограде водоема, с закрытыми глазами и думаю о своей любви к тебе… Черная рабыня, которую ты подарил мне, верно, считает меня одержимой духами… Она таращит глаза и шепчет заклинания, когда я громко разговариваю сама с собой или с твоим любимым псом, когда тебя нет подле меня…

Они смеялись, как дети, увидавшие сладкие плоды, и глядели друг другу в глаза.

Белые и черные ибисы важно бродили вокруг, изгибали длинные шеи и ловили в прозрачной воде водоема серебристых юрких рыб. В ветвях смоковниц порхали зеленоперые канарейки, и их громкое пение заглушало жужжание летавших над цветами пчел.