Артур Феличе - Багровый хамсин

За бортом шумели воды Нила, плескались о весла гребцов и уплывали назад в Мен-неферу.

Меситнинухет-Техен крепче прижимала к груди ребенка и шептала рабыне:

— Кандакэ, расскажи еще что-нибудь…

Нугри бродил меж скамеек гребцов и подгонял их обещанием награды. Его пугал неожиданный призыв Пенроирита. Что могло случиться в Хсоу?.. Измена?.. Набег кочевников?.. Мор?.. Он готов был избить корабль, как ленивого осла, еле плетущегося под полдневным зноем…

Иногда он проходил мимо заложниц, и глаза его останавливались на царственном ребенке.

Кто мог бы думать несколько наводнений назад, что он, Нугри, простой каменщик с пирамиды, повезет, как пленника, наследника трона… «Благой бог» молод и слаб здоровьем; не имея детей, он был бы принужден признать своим преемником сына сестры… И, может быть, эти самые маленькие, детские руки сжали бы страну сильнее, чем деревянные тиски, к которым приговаривали мелких преступников?..

Нугри подходил к ребенку и протягивал ему свою большую, мускулистую, загрубелую руку. Мальчик в испуге прятался в колени матери.

— Птенец еще в гнезде отличает орла от горлицы, — усмехался каменщик и отходил к гребцам.

Солнце жгло обнаженные спины людей, раскаляло медные украшения корабля, сверкало в брызгах воды…

Мен-нефер оставался далеко позади.

Пенроирит не даром вызывал Нугри. Гонец с северовосточной границы принес страшную весть: неведомое племя, схожее с племенами Шазу и Менту, числом как песок пустыни, с женщинами и детьми подошло к самой «Стене князя» и раскинуло там свой походный лагерь.

— Люди эти, по словам гонца, — говорил писец, — имеют при себе двухколесные повозки; в повозки эти впряжены неведомые Долине животные, подобные большим ослам и быстрые как антилопы… За этими людьми идут еще люди, и нет им числа… нет меры…

Нугри слушал, стиснув зубы, и молчал.

— Неужели теперь, когда близок, быть может, час победы над властью рпат, — думал он в бешенстве, — новый неведомый враг сломит добытую свободу, добытую с таким трудом, с такой мукой, через насилие, кровь и огонь?..

— Будь проклято племя Сета, — погрозил он далекому еще врагу и спросил:

— Где гонец?..

— В моем доме и ждет награды за добрую весть, — ответил, усмехнувшись, Пенроирит.

— Посадить гонца под крепкий затвор и не допускать к нему ни одного человека. Ни одни уши не должны услышать о новой беде.

Голос Нугри был решительный и строгий, как на войне.

— Сам Тот вразумил тебя, друг мой, — злобно засмеялся писец. — Я мыслил, как и ты, и приказал вырезать у гонца язык.

Нугри отшатнулся.

— Зачем?..

— Выброшенный собакам, язык не выдаст никому великой тайны… — ответил писец.

Нугри пожал плечами и продолжал:

— Как знаешь!.. Но не следует лить попусту кровь — ее много еще должно пролиться впереди… Слушай, не медля ни часу, всех наемников и всех жителей Та-Мери, чтущих богов иноземцев, всех, кто пришел в Египет из чужих стран, надо отправить под начальство Шерау против Ипета… Рождённых же сынами Ра, всех истинных рехит вооружить и двинуть к «Стене князя»…

Они долго еще совещались в покоях бывшего дворца; а толпы народа, предчувствуя что-то недоброе, шумели на площадях, плотинах и улицах…

Двурогий Иах — светильник бога Тота — давно уже всплыл над грядой далеких пирамид, когда Пенроирит вышел, наконец, на набережную. Белые плиты мостовой были похожи на серебряный пол в святилище Хатхор. Вода канала и позолоченная крыша дворца блестели под лунными лучами. Город уже спал тревожным, коротким сном…

Пенроирит шел, прислушиваясь к громкому стуку своих сандалий. В голове его рождался новый дерзкий план…

Царица Нефтис не дождалась его. Бывший писец забыл свое обещание выслушать ее.

Заложниц поместили под надзор стражи в уцелевший от пожаров дом Нерхеба.

Слепая Ситисру упала ниц перед царицей и поцеловала землю у ее ног. Старуха помнила еще былое могущество великой Нефтис-Менхопрури.

С приездом царственных гостей она словно ожила. Забыв счет своим годам, она весь остаток лет проводила в покое умершего мужа, у подножия его статуи. Жизнь с ее восстанием, бегством сына, войной, падением всех старых законов, казалось, прошла мимо, почти не коснувшись ее. Две рабыни попрежнему приносили ей есть и пить, меняли на ней одежды, зажигали гаснущие светильники и молча уходили. Старуха, не сделавшая за всю свою жизнь ни одного доброго и ни одного злого дела, не возбуждала ни в ком ни любви, ни ненависти. Многие считали ее даже святой, подобно людям, посвящающим себя богам и живущим одной молитвой и постом. Ее покои были словно забыты в большом опустошенном доме…

Ситисру лежала, как всегда, распростертая у подножия статуи мужа.

— О Ани, возлюбленный мой, брат и супруг, — шептала она, — отчего стало снова шумно в доме твоем?.. Отчего люди не оставят меня, как оставила их я в скорби о тебе, дыхание моих уст?.. С тех пор, как ты ушел на Запад, не стало людей для глаз и слуха моего… не стало света…

Шелковый полог у входа неслышно колыхнулся, и царица Нефтис бесшумно вошла в покой. Она остановилась позади распростертого тела старухи.

— Как можно столько наводнений быть верной памяти мертвого? — думала она. — Как можно похоронить себя в четырех стенах, когда кругом кипит жизнь?.. Ситисру овдовела не старой и успела бы насладиться всеми благами, которые боги посылали когда-то знатным людям…

Царица вздохнула, вспомнив, что послали ей ныне великие боги.

Старуха подняла голову.

— Ситисру, — сказала глухо Нефтис, — ты одна осталась мне верной… я пришла к тебе с приказанием, ибо мне некому больше приказывать…

Ситисру покорно подняла на нее слепые глаза.

— Повелевай, мое небо… прикажи мне умереть, и я умру без стона…

Царица опустилась рядом с ней на пол и зашептала страстным, жгучим шопотом, каким когда-то шептала слова любви на ложе, покрытом парчей, мехами и шелком:

— Ситисру… Ситисру… Великие боги наградят тебя за это на полях блаженства… Там. среди высоких, в семь локтей, колосьев небесной пшеницы ты найдешь своего Ани… Я завещаю тебе все, что у меня еще осталось, все сокровища, что спрятаны в тайнике пирамиды покойного фараона — моего супруга… Они лежат под базальтовой плитой, у подножия саркофага… Ты одна будешь владеть этой тайной, ибо никто, даже жрец—хранитель пирамиды не знал об этом… Ситисру… Ситисру… Ситисру… дай мне… дай… я знаю, мне говорили, что он спрятан у тебя в шкатулке из черного дерева, под изразцом пола…

Ситисру отшатнулась в ужасе.

— Яд?.. Ты говоришь об яде, царица?.. О страшном яде из страны черных Каау?.. Об яде, привезенном еще отцом Ани для царя Куша?..