Артур Феличе - Багровый хамсин

Царица схватила ее за руки.

— Да, о нем… Мне он нужен… Дай мне его сейчас… сию минуту…

— Зачем?..

Лицо старухи стало бледным, как пергамент.

Царица громко застонала:

— Я не могу больше жить, Ситисру!.. Я не хочу жить!.. Я ищу смерти, как цветок луча солнца, ибо жизнь моя ныне — позор и ужас…

Старуха припала к рукам Нефтис.

— Ты безумна, владычица мира, ты обезумела!.. Сет помрачил свет твоего разума!.. Ты еще молода!.. Ты будешь еще счастлива!.. Твой позор смоют воды наводнений, как смывают они песок хамсина!.. Опомнись, царица, опомнись!..

— Ах, ты не знаешь, что творится там, за степами твоего покоя! Там земля перевернута, словно глиняный горшок на гончарном кругу!.. Там — вспугнутое стадо без пастыря!.. Там опустошено сокровенное место… змея вынута из своего гнезда… смута и шум сумятицы по всей стране, и нет им конца, нет края, нет меры, ибо все погибло!.. О, если бы пришел конец людям, не было больше ни зачатий, ни рождений!.. Дай… Дай мне его… Я заклинаю тебя прахом твоего супруга!.. Дай мне яд Каау!..

— Нет!..

— Дай!..

— Никогда!..

Тогда все бешенство, которое царица так долго сдерживала, залило краской ее щеки, и она стала бить Ситисру, как жены купцов били своих рабынь — по лицу, по голове, но плечам, но синие… Увидев золотого коршуна на крышке алебастрового сосуда, царица схватила его и, взмахнув, бросила изо всей силы в голову Ситисру. Старуха, закрывая слепые глаза руками, повалилась навзничь; струя темной крови брызнула фонтаном в потолок и залила белое платье царицы.

Нефтис старалась сдвинуть с места статую Ани; но деревянная асфальтированная фигура была крепко прибита к полу и не подавалась.

Царица начала царапать пол, чтобы поднять изразцовые плиты, хранящие шкатулку из черного дерева… Ногти ее ломались, из концов пальцев стала капать кровь…

Тогда, застонав как раненый зверь, царица подбежала к окну, вскочила на окованный бронзой подоконник и бросилась вниз на вымощенный аянским камнем двор.

— О царевна Меситнинухет-Техен, это ты пожрала моего ребенка в болотах, среди камышей и лотосов!.. Это ты приняла образ кемуры и унесла моего Синухета!.. О зверь, дочь Сета, гиэна, — это ты вырвала из меня сердце и растоптала его своей золотой сандалией!.. Будь проклята ты, как прокляты все рпат!.. Где ты?.. Я хочу разорвать твою грудь губами, ибо стала сама, как зверь!..

Актис день и ночь бродила вокруг дома Нерхеба и ждала.

Стража отгоняла ее копьями, но она приходила снова и снова, безостановочно ходила под стенами, проклиная и плача.

— Надо убить взбесившуюся суку… — ворчали воины.

— Брось!.. Она безумна!.. Боги отняли у нее разум, — уговаривали другие.

Актис стояла, плотно прижавшись к стволу акации. Глаза ее не отрываясь смотрели вверх, на окна. Она слышала крики царицы, видела, как взметнулось в воздухе ее белое платье, и ждала…

Засуетилась стража, забегали воины, загремело оружие, отворились двери…

Актис, как кошка, шмыгнула в дом.

О великие боги, как давно она здесь не была… с тех пор… с тех пор, как ее выгнали отсюда с позором…

Актис бежала по знакомым переходам к покоям Ситисру. Верно, там, на груди у матери Нерхеба, прячется царевна Меситнинухет-Техен.

В покое старухи было тихо… Актис отдернула занавес.

На полу, в темно-красной луже лежала Ситисру; по слепым глазам ее все еще стекала струя крови.

Актис громко засмеялась и наступила ногой на грудь старухи.

Вдруг лицо ее передернулось судорогой, — из соседнего покоя до нее донесся протяжный детский плач… Чей-то голос, испуганный и нежный, успокаивал ребенка:

— Не плачь, мое солнце, я с тобой… не плачь, это, верно. Кандакэ разбила сосуд с водой и кричит от страха… Глупая Кандакэ, старая Кандакэ, где ты?..

Актис замерла.

Заколыхался занавес, зашуршали легкие сандалии, и Меситнинухет-Техен переступила порог.

Держа на руках сына, она остановилась перед плясуньей с широко раскрытыми от ужаса глазами.

— Кто ты?..

Актис начала молча подвигаться к ней.

— Кто ты?..

Плясунья не сводила с нее взгляда и молчала; потом, грубо схватив ее за волосы, она одним взмахом пригнула к полу.

— Кто я?.. — шептала она в исступлении. — Кто я?.. Я — зверь, выпущенный на тебя охотником!.. Я — собака, что грызет горло шакалу!.. Я — кемура, пожирающий детей!.. Я!.. Я!..

Она задыхалась.

Ребенок громко закричал от страха.

Тогда, оттолкнув Меситнинухет-Техен ногою в грудь, плясунья схватила его на руки и выбежала из покоя…

Царевна ползком доползла до окна, крича о помощи…

Нугри донесли о случившемся.

— Царица убила себя, бросившись на плиты двора, — рассказывали перепуганные стражи, — старую Ситисру мы нашли мертвой в крови, царевна без памяти, а ребенок исчез… Один из наших видел, как его уносила женщина, но он не мог догнать ее, — она бежала, как антилопа от стрелы охотника… Он говорит, что это была безумная Актис… Мы не уследили, за ней… видно, Сет застлал нам глаза песком пустыни…

Нугри побледнел от бешенства.

— Вы сами — дети Сета, изменники!.. Где она?.. Где взбесившаяся волчица?.. Куда она бежала?..

— В пустыню…

— Привести к царевне жрецов, — пусть они немедля вернут ей память!.. Двадцать вооруженных воинов должны сторожить оба мертвые тела!.. Послать во все концы искать безумную с ребенком!.. Дать знать Пенроириту и ждать его приказаний!..

Нугри метался как зверь.

— Будь проклята волчица, натворившая столько бед!.. Она мстила, эта безумная дочь Сета, за обиду, нанесенную ей когда-то. И в злобе своей ослепла волчица, ибо готова погубить дело братьев!.. Честью «Свободного Хсоу» клялся я, что сохраню жизнь заложников?.. Где она, эта честь?.. Где?.. Она растоптала ее, эта ехидна, эта обезумевшая тварь!..

Весь остаток дня и ночь стражи искали Актис.

Только к утру ее привели, наконец, к Нугри. Она шла покорно, не сопротивляясь.

Когда каменщик спросил ее, куда она девала ребенка. Актис отвела его в сторону и шепнула:

— Тебе я могу сказать, где он… Ты был всегда добр ко мне… а люди злы… они били меня за то, что я не открыла им тайны… Пойдем, я покажу тебе, где ребенок…

Нугри, бледный как полотно его одежды, шел за плясуньей; он сжал до боли зубы, чтобы не кричать.

Она привела его к расщелине гранитной скалы, присела у ее входа на песок и стала рассказывать:

— Он здесь… Я принесла его сюда… Он плакал от страха… и все прижимался ко мне… О мой Синухет… мое дитя… свет моих глаз… теперь уж никто не отнимет тебя у меня… Он здесь… Он долго плакал… но я стала ласкать его… гладить его щеки… его руки… целовать его глаза… играть с ним… и он перестал плакать… Я дала ему грудь, но молоко высохло в моей бедной груди, как болото в дни хамсина… и он опять стал плакать… Тогда я испугалась, что люди услышат и придут, чтоб ыснова отнять его у меня… И я зарыла его вот здесь, в расщелине, в песок… и он уснул… Не буди его… он спит… Спи, мое солнце… спи, свет моей жизни… золотой лотос на барке Озириса… Синухет… Синухет… мое дитя…