Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— Должно, приснилось, — с ехидной улыбочкой заключил молодой хозяин, явно желая подчеркнуть свое превосходство над всеми, но и в его голосе слышно было плохо скрытое смущение.

— Какое там приснилось! Доподлинно знаю, что наяву было. Ведь с кумом моим Анти Секером такое же приключилось. Он батрачил на дальнем хуторе, что по ту сторону села. У Кочонди, того самого, у которого кобылка буланая. Разве он мог про эту диковинную историю прослышать? И со свояком то же самое произошло, и тоже на дальнем хуторе. Уж этот-то хутор и вовсе на отшибе стоит. Стоило им только на миг открыть глаза, как видение тут же исчезало и больше уже к ним не возвращалось. Мой куманек Анти справлялся у чейтейского ясновидца. Тот и растолковал ему, что и как. Оказывается, это привидение — один помещик. При жизни он лютым извергом был с батраками, и за это изуверство господь заставил его все ночи напролет работать, до самого Судного дня. Дескать, пусть подсобляет теперь мужикам. И вот он как неприкаянный то к одному подстанет, то к другому. А коли кто его хоть раз приметит, тому он больше не придет подсоблять. Не узри я его в ту ночь, мог бы завсегда спать преспокойно, а он бы работал всю ночь напролет заместо меня, старика…

Луна все выше взбиралась на небосвод, и в безмолвии вечера казалось, будто небесное светило, двигаясь, тихонько шуршит.

— Ну, пошли! — произнес наконец хозяин и первым встал из-за стола. — Авось и нам какое-нибудь привидение подсобит.

— Мне в село нужно сходить, — сказала Маришка.

— А не поздно?

— Успею, пока луна светит, добраться. А утречком вернусь. Не то завтра готовить не смогу, соль вся вышла.

— Чего ж раньше-то не позаботилась?

— Да и детей повидаю, соскучилась. Может, Мишку с собой захвачу.

— Ну что ж, ступай, коли приспичило. Только гляди, осторожней.

Маришка быстро собралась и, набросив на плечи платок — в эту пору вечера уже становились прохладными, — отправилась в путь. Больше всего ей хотелось сейчас спать, уж очень намаялась она за день, еле на ногах стояла. Да надо идти. Больно за детей беспокоилась. Не видела их какие-нибудь три дня, а уж вся извелась. Не вдруг защемило у Маришки сердце. Знала она, что свекровь станет противиться, не захочет, чтоб она взяла с собой сынишку. И не потому, что беспокоится за внука, а боится старая, что сноха всех дел не переделает, коль мальчик с ней будет.

Маришка вышла тропинкой на проселочную дорогу, которая вела к большаку, повернула к селу и пошла быстрее. Босоногая, она легко шлепала по пыли. Сверху пыль уже остудила вечерняя роса, а глубже она еще не успела остыть, и, погружаясь в нее, ступни Маришкиных ног ощущали приятное тепло. Здесь, на большаке, было тихо, не то что на хуторе. Ни малейшего шороха, кроме разве легкого шлепания босых Маришкиных ног. И этот звук своим мерным однообразием постепенно ее убаюкивал.

Маришке казалось, что она вот-вот заснет на ходу. А дойти ли ей тогда до дому? Вот ерунда какая, подумала она, будто можно идти во сне! Разве только добрый дух возьмет за руку и поведет! И она вспомнила диковинный случай, о котором рассказывал старик; дрожь пробежала по ее телу. Вот тут, за придорожной канавой, тянутся кукурузные поля. На бархатисто-зеленых листьях отражается лунный свет, а вон там, поодаль, какие-то мрачные тени лежат на обочине. Ни один стебелек не шелохнется, и все же ей чудится, будто в густых зарослях кукурузы, в глубине поля, кто-то жалобно стонет, тяжко вздыхает. В другое время у нее не хватило бы духу пройти темной ночью по краю незнакомого кукурузного поля. Но может, страх и придал ей решимости.

Она идет по дороге, а со всех сторон — то отсюда, то оттуда — доносятся таинственные шорохи, мелькают причудливые тени; а то вдруг заблестит, замигает огонек. Но Маришка понемногу успокоилась, ей уже совсем не страшно, и она идет дальше как ни в чем не бывало, словно все ей на пути знакомо. Ведь и приснившаяся во сне диковинка кажется человеку вполне естественной, как и то, что он идет по большаку темной ночью к себе домой, в родное село…

А может, Маришка и в самом деле задремала на ходу? Вдруг она услышала позади себя едва уловимый шорох. Словно бы кто-то шел за ней следом. Маришка прислушалась. Да, это были чьи-то шаги, кто-то догонял ее. В эту глухую ночь они были так неожиданны и таинственны, что ей стало не по себе.

Сердце снова забилось от страха, и Маришка прибавила шагу. Но шаги не отдалились, а, казалось, приблизились. Вскоре она явственно услышала, что кто-то ее нагоняет твердым, размеренным шагом. Маришка хотела было оглянуться — и тогда страха бы ее как не бывало, — но не посмела. Не останавливаясь, она уже почти бежала и, задыхаясь, чувствовала, как стучит ее сердце, а шаги раздавались совсем рядом.

Она оцепенела от ужаса и готова была закричать что есть мочи, но тут за ее спиной знакомый голос сказал:

— Не бойся, Маришка! Это я…

Узнав голос Пишты, Маришка и совсем обомлела от страха. И вот они молча пошли рядом.

— Ты не боишься ходить так поздно?

Маришка ничего не ответила, словно не слышала вопроса.

— С хутора, что ли, идешь?

— С хутора, — тихо вымолвила она.

— Я тоже с хутора, у Салаи молотил. Дома-то с молотьбой и без меня управятся. Мы пшеницы совсем немного посеяли. Вот я и подрядился молотить на все лето. Иду домой мать проведать, сказывали, занемогла. Чуть свет вернусь назад. Спать нынче не придется.

Пишта разговаривал с Маришкой так непринужденно, будто они не виделись всего неделю, не больше.

— Ну и муж у тебя, как я погляжу: отпускает жену глухой ночью, — продолжал он. — Слыханное ли дело, одной ходить в такую даль по безлюдной дороге да в этакую темень!

— Уходи, Пишта! Прошу тебя… — произнесла наконец Маришка с мольбой в голосе.

— Боишься со мной идти? Боишься пуще темной ночи?

— Нельзя нам идти вдвоем…

— Боишься, кто увидит? — Голос Пишты зазвучал вызывающе. — Твоему хозяину расскажет? И он тебя, вертихвостку, поколотит?

— Уйди! — Маришка замедлила шаг.

— Стало быть, не хочешь поболтать со своим давним дружком, Маришка?

— Не за себя боюсь…

— Неужто за меня тревожишься? Успокойся! Во второй раз поджечь мой дом извергам не удастся. Голову даю на отсечение. Мне ведь ничего не стоит подпустить им красного петуха, спалить всю деревню. Пусть мои враги зарубят это себе на носу!

— Нам с тобой лучше не видаться. Чего понапрасну растравлять душу?

— А чем я тебя растравляю? Неужто часто попадаюсь тебе на глаза? Вот встретил на дороге, так ведь случайно…

— Пойми, у меня двое детей…

— Ну и что с того? Коли детишки, так словом перекинуться нельзя?

— Детишки, и правда, ни при чем, сама не хочу.

— Думаешь, твой батька со своими подпевалами выжил меня из родной деревни, так, значит, я голь перекатная и со мной даже в разговор вступать зазорно.