Карлос Рохас - Долина павших

Прошло, наверное, четверть века с нашей первой встречи, когда, ударив по спине, Дон Карлос, принц Астурийский, сбил меня с ног, и теперь удар у него был уже не тот: годы состарили короля раньше времени. Он располнел, мышцы под кожей одрябли, и второй подбородок почти лежал на груди. И все-таки Его величество Дон Карлос IV вставал каждый день по-прежнему в пять утра, не курил и не брал в рот ни кофе, ни вина. Спал один и, как говорили, больше не посещал по ночам королеву. Болтали, что боится погубить свою душу, если будет выполнять супружеские обязанности только из удовольствия — монархиня уже утратила способность быть матерью. Каждое утро король выслушивал в церкви две службы, читал жития святых и, легко позавтракав, спускался в дворцовые мастерские. Там, сняв камзол, в одной рубашке, он работал за кузнеца, за часовщика, за плотника, за слесаря, за портупейщика. И был очень искусен: случалось, король подносил иностранным послам пару сверкающих сапог, только что собственноручно им сработанных. Потом он отправлялся на конюшню и состязался с конюхами в барру. В былые дни он побивал их всех; но к тому времени, когда я писал портрет его семейства, на конюшне ему начали поддаваться: не хватало не столько сил, сколько дыхания. В одиннадцать часов он принимал королевскую семью и министра иностранных дел, всего на пятнадцать минут. Затем с аппетитом завтракал, и всегда один. Днем, если не бывало церковной процессии, ездил на охоту. Его сопровождали капитан королевской гвардии, главный конюший, первый конюший, загонщики, оружейники, хирург и еще один врач. По возвращении у себя в кабинете он на полчаса собирал министров. А позже, вечером, давал концерт для нескольких близких друзей: сам играл на скрипке, а аккомпанировал виолончелист Дюпон. Мне говорили, что играл король очень плохо, однако считал себя виртуозом. Пропускал сразу по несколько тактов, а Дюпон делал вид, что так и надо. Покончив с музыкой, король садился за карты, где, как правило, дремал. В девять он ужинал с королевой и ровно в одиннадцать отправлялся спать.

Помню, я хотел поцеловать ему руку в благодарность за похвалы; но он прижал меня к груди. «Надо посмотреть, так ли ты силен в метании барры или в леонской борьбе, как в своей живописи, — со смехом сказал король. — Приходи как-нибудь утром, сразимся. А потом я бы сыграл тебе на скрипке, если б ты не был глухим». И спросил, а я понял, потому что научился читать по губам, и поразился его вопросу: «Господь Всевышний и Божественный Разум, ответьте, зачем мы живем?»)

— Ваш отец, сеньор, в молодости был самым сильным человеком, какого мне случалось встречать. Он был человеком прямой души и доброго сердца. Родись он сапожником или кожевником, он бы жил по сей день и был счастлив.

— Кожевником или сапожником он бы не дожил до своего возраста, а, наверное, умер бы от голода во время войны, как твоя жена, — возразил мне Его величество Дон Фернандо VII. — Благодаря вам, либералам, мы вступаем в эпоху, которая не пощадит ни королей, ни черни. Мы все уже прах.

— Возможно, вы правы, только вина за эту эпоху ложится на всех поровну. Бывает, я страшусь оказаться бессмертным — как вспомню пережитые ужасы. В войну и во время нашествия голод приканчивал людей прямо на улицах Мадрида. Дважды в день собирали трупы по сточным канавам и потом вывозили их на приходских телегах, скрипевших и визжавших, точно мул, с которого сдирают шкуру. Первыми погибали старые и малые. Детишки с чудовищно раздутыми животами и старики, кожа да кости, живые мощи, дрожа, тащились на улицу и умирали у дверей своего дома — лишь бы не мучиться на глазах у близких. За ними последовали мужчины и последними — женщины, оказавшиеся выносливее всех. Драгоценные украшения они выменивали на хлеб из лука и муки, на заплесневелые лепешки и даже на отбросы из помойки. Потом стали отдавать целые дома за горсть желудей. Мы ели крыс и трупы людей, и было немало случаев людоедства не только в бедных кварталах Растро, но и во дворце Прадо. Чернь, случалось, поедала своих покойников, но такое бывало и среди знати, у которой кровь почти столь же чиста, как у Вашего величества. А вы, сеньор, в это время брали уроки музыки и танца в Валансе.

— А тебе жизнь спас король-самозванец. Я знаю.

— Король Жозеф [16] Брат Наполеона, Жозеф Бонапарт, посаженный на испанский престол после вынужденного отречения Фернандо VII. питался тогда во дворце, хотя мне известно, что нуждался он почти как и мы. Часть хлеба его слуги раздавали простым жителям, а бывало, он делал это сам. Благодаря его доброте Хосефа не умерла от голода в первую же осень. Она умерла весною, вместе с двадцатью тысячами других мадридцев; но к тому времени мука и дрова кончились даже во дворце. Однажды тайно король Жозеф пришел к нам, принес еще теплый хлебец. Я дал ему стакан воды, единственное, что мог дать, и он поведал мне о своем отчаянии. Королевская власть была для него наказанием, он не хотел ее такою ценой. «Dans ce pays de malheur, je rêve toujours des pères et des frères auprès des cadavres de leurs femmes et de leurs enfants sur la chausseés» [17] В этой проклятой стране мне без конца снятся дороги, а вдоль них — мужчины над трупами сестер, жен и детей ( франц. ). . Король Жозеф написал письмо своему брату, императору, в котором отрекался от власти. Наполеон даже не удостоил его ответом.

«Донья Хозефа Байеу, супруга Гойи»

— Сказочки о разбойниках и их прихлебателях, — зевнул Его величество.

Желтоватая слюна засыхала у него в уголках губ. Он закурил новую сигару, прежде откусив кончик и сплюнув на пол.

— Этим самым разбойникам вы уступили корону, когда ее вернули вашему отцу, потому что он тотчас же отдал ее Жозефу Бонапарту. Если бы вы, сеньор, держались тверже и не сдались на требования императора в Байонне [18] Имеются в виду переговоры в Байонне, в результате которых Фернандо VII согласился на требование Наполеона отречься от короны в пользу своего отца, Карлоса IV. , войны бы не было. Разумеется, в таком случае вас бы не принимали в Валансе, а гноили бы за решеткой.

— А что я мог поделать, черт побери, находясь во Франции, да еще в руках этого бандита, которого все мы считали непобедимым? Взять и умереть? Это самое страшное безумие, самая большая глупость, которую может допустить человек. Сам Сервантес говорит об этом в «Дон Кихоте», правда, ничего больше я из этой книги не помню. Ты тоже не сдался тогда ни голоду, ни войне. Ты неприлично выжил, ты был слишком умен, чтобы умирать или убивать других во славу моего имени. Мы с тобой под стать друг другу, из одного праха, как я уже сказал. Пусть же мертвые хоронят мертвых, а мы с тобой поглядим друг другу в глаза. Ты мне нужен, как любому человеку нужно зеркало, чтобы не сойти с ума. Ты, как и вся страна, — мой, потому что я — не лучше, но и не хуже своих подданных. А потому, чтобы освободиться, вам придется ждать моей смерти, смерти деспота, а он покуда не собирается ни помирать, ни отрекаться от власти! — Крик сорвался на визг, и возбуждение спало. Улыбаясь, Его величество Дон Фернандо VII потрепал меня за ухо, как какую-нибудь борзую, и сказал: — Наверное, не пущу тебя обратно в Бордо. Не могу без тебя.