Карлос Рохас - Долина павших

Исидро, слуга, рассказывает, как он спросил Гойю, что за охота ему рисовать эти зверства. «Ради удовольствия вечно напоминать людям, что нельзя быть зверями», — ответил его хозяин. Независимо от того, кто — слуга или Труэба — придумал этот по сути своей правдивый рассказ, у Гойи позы жертв, валяющихся на земле в крови, ничком или лицом к небу и почти всегда с раскинутыми руками, совпадают со свидетельством старого слуги. Однако Гойя изображает не только мертвых, которых он, возможно, видел у подножья холма Принца Пия, но и сам расстрел, которого он видеть не мог, находясь у себя, в Доме Глухого. К тому моменту, когда они с Исидро прибыли на холм, выстрелы и крики успели смолкнуть; но Гойя рисует со спины палачей, которых не знает, и предсмертные крики, которых не слышал.

Некоторые уже умерли. Другие неминуемо умрут. И палачи, уже убившие тех, готовятся убить этих. Никому не удастся бросить обвинения в лицо убийцам, потому что ни художнику, ни нам никогда не увидеть их лица. Имена многих жертв тоже до нас не дошли, однако никогда не забудутся эти люди, в которых нацелены ружья. Судя по всему, и те и другие — и палачи, и обреченные на смерть — принадлежат к одному и тому же общественному классу, они из одного мира. И тем не менее они говорят на разных языках и никогда не поймут друг друга. Крики приговоренных так же не достигают слуха стреляющих солдат, как, наверное, не достигли бы и слуха самого Гойи, не воспринимающего звуков в силу своей глухоты, как не слышим их и мы, стоя перед его картиной.

В своей книге «Гойя, 3 мая 1808 года» Хью Томас обращает внимание на строй солдат. Это французские, наполеоновские солдаты, на них черные штаны, которые во времена империи иногда заменялись гетрами. Кивер вводится в то время в подражание каскам, которые носила польская кавалерия, находившаяся на службе у Франции. Сабля с прямоугольной рукояткой — тоже принадлежность наполеоновской армии того периода. Солдаты эти, по-видимому, из Резервного легиона, который незадолго до того охранял побережье Атлантики, а может быть, входят в один из двадцати Временных полков общей численностью в 30 000 человек, которые император послал в Испанию, когда он еще полагал, что для захвата страны ему вполне будет достаточно второстепенных подразделений.

«Расстрел в ночь со 2 на 3 мая 1808 года»

Однако вполне вероятно, что это солдаты итальянских, швейцарских, немецких или польских отрядов, сражавшихся во французских войсках. В любом случае это люди низкого звания, может даже неграмотные, которые надели военную форму, подчиняясь приказу, смысла которого не понимали, или же спасаясь от нищеты, слишком хорошо им знакомой. Хью Томас исключает возможность того, что палачи, изображенные на картине, относятся к Garde impériale [46] Императорская гвардия ( франц. ). , которая как раз в это время сопровождала Мюрата, шурина Наполеона, назначенного временно вице-королем Мадрида.

Накануне, как только народное восстание в Мадриде было подавлено, в три часа пополудни начались первые казни у стен монастыря Доброй удачи. До самого рассвета длились расстрелы в Прадо, в Буэн-Ретиро, у стен монастыря Иисуса, в Каса-де-Кампо, на берегах Мансанареса, в Леганитос, в Санта-Барбара и Пуэрта-де Сеговия. Между четырьмя и пятью часами утра (излюбленный час узаконенной бойни, совершаемой во имя цивилизации) последние сорок четыре человека были поставлены под ружейные дула на склоне холма Принца Пия. Одному из приговоренных, Хуану Суаресу, удалось в последний момент бежать. Вслед ему стреляли, но он скрылся в темноте и в конце концов спрятался в церкви Сан-Антонио-де-ла-Флорида, которую восемнадцатью годами раньше Гойя расписал фресками и где теперь покоится обезглавленный труп художника. До нас дошли имена некоторых из этой canaille [47] Чернь ( франц. ). , казненных именем Разума, Закона и Порядка на холме Принца Пия. Рафаэль Канедо, человек без определенных занятий. Хуан Антонио Мартинес, нищий. Хулиан Техедор де ла Торре, кузнец. Мануэль Гарсиа, садовник. Мануэль Санчес Наварро, мелкий судейский служащий. Мартин де Руикарадо, каменотес. Хуан Лорет, лавочник. Антонио Масиас де Гамасо, чернорабочий, семидесяти лет от роду. Доминго Бранья, погонщик вьючных животных, на жалованье у табачной таможни. Фернандо де Мадрид, плотник. Лоренсо Домингес, портупейщик. Доминго Мендес, каменщик. Хосе Амадор и Антонио Мендес Вильямиль, разнорабочие. В перечне есть и один монах, Франсиско Гальего Давила, капеллан монастыря Воплощения, по-видимому, тот самый, что на полотне Гойи изображен стоящим в ожидании смерти на коленях и с молитвенно сложенными руками.

Все они, или почти все, могли бы делить нищету и бездолье с теми, кто их расстреливает. (Исключение составляет один молодой человек, из обеспеченных, Антонио Алисес, паж инфанта Дона Карлоса Марии Исидро.) Возможно также, что не все жертвы были безвинны. Когда 23 марта Мюрат во главе своего войска вошел в Мадрид, народ оказал ему прием, достойный союзника. Толпа в некотором смущении вежливо рукоплескала этому императорскому маршалу в черных длинных буклях, в шубе из сибирской лисы, алом кивере с павлиньими перьями и ярко-красных сапогах. Кирасиры из императорской гвардии заслужили бурные приветствия. Пехота (Резервный легион или отряды Временных полков) была встречена с замешательством и сочувствием. Никто не ожидал увидеть императорские войска такими растрепанными, так скверно одетыми, так нестройно марширующими. И те же самые солдаты, которых пожалел мадридский люд, составят карательные отряды, что будут расстреливать народ в ночь со 2 на 3 мая. Накануне, в воскресенье 2 мая, многим из этих же самых солдат, заблудившимся в лабиринте улочек вокруг Пласа-Майор или дворца Орьенте, ножами вспороли животы. А во французском военном госпитале санитары-мадридцы перерезали глотки больным и раненым.

Если бы жертвы «Расстрела в ночь со 2 на 3 мая 1808 года» каким-то чудом выжили, как это случилось с Хуаном Суаресом, на следующий день они бы сами превратились в палачей. Гойя мог бы назвать свою картину «Справедливо или нет» — точно так, как назовет он вторую гравюру из цикла «Бедствия войны», где другие солдаты из Резервного легиона кромсают штыками партизан — герильерос. А на следующем листе партизаны с серпами и копьями расправляются с французами. Внизу собственноручно Гойей нетвердыми буквами выведено: «Одно и то же».

Без сомнения, солдаты с ружьями заставляют всех приговоренных — и каменотеса, и каменщика, и судейского писаря, и чернорабочих — умирать на коленях. Потому-то мертвые и лежат с раскинутыми в стороны руками, будто безуспешно пытаясь в потемках коснуться недоступного неба. Того самого неба, которое монах, должно быть, старается удержать в крепко сцепленных пальцах. Позднее цивилизация научит расстреливать людей, не принуждая их становиться на колени: умирать будут стоя — в позе гораздо более достойной, современной и почетной для приговоренного. Начало этой реформы, возможно, было положено как раз во время войны за независимость. На 15-й и 38-й гравюрах показаны два наиболее предпочтительных варианта того времени. На одной («Ничего не поделаешь») приговоренные стоят привязанные к столбу и с повязкой на глазах. На другой («Варвары») человека, заблаговременно привязанного к столбу, возможно тому же самому, прошивают выстрелами в спину, обходясь без платка, которым ему пришлось бы завязывать глаза.