Карлос Рохас - Долина павших

Смерть настигает Марию Тересу внезапно. Ее соборуют, уже без сознания, и в два часа дня 23 июля 1802 года она умирает. Согласно воле покойной, хоронят ее без торжественной церемонии, ночью, в часовне Святых отцов-миссионеров. 6 августа в присутствии сводных братьев покойной, маркиза Вильяфранки и графа Миранды, вскрывают завещание. Все свои несметные богатства герцогиня оставляет слугам и беднякам, не забыв при этом и своего шута-остроумца — Бенито: ему назначается пожизненная пенсия и специальный душеприказчик, который должен его опекать. Выделяется доля и сыну дона Франсиско Гойи Лусиентеса.

По Мадриду ползут слухи о том, что герцогиню Альбу отравили Годой с Марией Луисой. 25 июля, накануне погребения Марии Тересы, чиновники из Казначейского совета составят опись ее имущества под тем предлогом, что она будто бы задержала уплату налогов за свое имение в Оропесе, вследствие чего ей предъявлен иск. Уносят все ее драгоценности якобы для оценки, а потом королева появляется на людях в этих украшениях. Приводя неуклюжие доводы, король приказывает Годою произвести опись и наложить арест на все бумаги Марии Тересы. «Алькальду, который расследовал подозрения по делу о наследстве, удалось дознаться, что вероломные слуги изъяли из шкатулки герцогини бумаги в момент ее кончины». Годой использует судебное разбирательство в своих интересах и завладевает всем, от чего отказалась королева, в том числе полотном Веласкеса «Венера перед зеркалом», а заодно и всеми остальными принадлежавшими Марии Тересе картинами. Нищие, слуги, сын дона Франсиско Гойи Лусиентеса и шут Бенито никогда не увидят ни крохи из того, что им причиталось по закону.

Когда в 1808 году после Аранхуэсского бунта имущество Принца Мира конфискуют, находившиеся у него полотна переходят в хранилище Альмасен де Кристалес и описываются в числе прочих принадлежавших Годою произведений искусства. В описи № 122, опубликованной в 1919 году Аурелиано де Беруэте, говорится: «Две картины восьми пядей и одного вершка в высоту и десяти пядей и одного вершка в ширину представляют: первая — обнаженную Венеру на ложе, а вторая — одетую маху; обе — кисти Франсиско де Гойи».

Марина нашла Сандро у мельницы: он сидел на ступеньках, упершись локтями в колени и подперев подбородок ладонями.

— Ему опять хуже, — сказала она безразличным тоном и не глядя на Сандро. — В полдень он прослушал богослужение, и его соборовали. Может, уже умер.

Сандро молчал, думая о своем, и не шелохнулся. Взгляд его уходил куда-то за мельничные жернова, затерявшиеся в роще, и казалось, он не замечал Марины. Марина подумала: точь-в-точь человек, обращенный в соляной столб за то, что смотрел вперед, сквозь деревья и приречный кустарник.

— Кого соборовали? — спросил он вдруг, глядя на нее с удивлением. — Что ты хотела мне сказать?

Она не ответила. Последний солнечный луч, рассекавший рощу, пропал, и в воздухе разлились сланцево-серые осенние сумерки. Марина глядела на Сандро и думала, что они одного возраста, но он кажется старше лет на двадцать. И она чувствовала, что лет через пять, самое большее — десять, его уже не будет, а она останется жить. Вся ее сознательная жизнь, «если только испанская женщина способна вести сознательную жизнь», как бы обязательно сказал Сандро, была связана с этим мужчиной, хотя случалось, их, как сиамских близнецов, рассекали другие браки на время, равное жизни целого поколения. Однако достаточно было завестись малейшей червоточине в судьбе У одного из них или вмешаться совершенно далекому для обоих обстоятельству, как, например, появление нереального Р., чтобы они тут же становились чужими друг другу. Теперь же, невзирая на возражения Сандро и на неприязнь, которую он, постоянно нетрезвый, вызывал у нее, Марина наверняка знала, что никогда уже его не оставит, как и то, что он никогда не закончит книги о Гойе. И в том и в другом она готова была поклясться. Она еще раз мысленно повторила, как уже делала множество раз, что оба они одинаково бесплодны: два оцепеневших существа, заблудившихся на берегу катящего мимо них потока жизни, к которому им не суждено даже прикоснуться. Это Р. вылепил для них общую судьбу с неведомой для нее и для Сандро целью. Р. познакомил их возле крошечного пруда с водяными лилиями. Р. нашел для них комнату, где они стали встречаться, и он же указал, куда пойти, чтобы избавиться от того единственного ребенка, которого могла иметь Марина. По прошествии почти тридцати лет Р. снова соединил их, и в его доме они жили сейчас, хотя Сандро и обещал ей, что в это время они уже будут в Соединенных Штатах. Через Р. получил Сандро договор на жизнеописание Гойи и даже стипендию «от того фонда, что носит имя главного пирата Средиземноморья».

— Если ты действительно хочешь написать книгу, давай уедем сегодня же, — с удивлением услыхала она свой собственный голос. — Туда, куда ты собирался, и я поеду с тобой, если хочешь. Только уедем отсюда сегодня же, пока не поздно для нас обоих!

Сандро смотрел на нее так, словно не слышал и не узнавал. Наконец он встал, потянулся, помотал головой. Марине он вдруг показался человеком, приходящим в себя после гипноза, вроде того, во время которого она почувствовала себя исколотым бандерильями быком: тем самым, круторогим, которого нарисовал Гойя, едва он оправился от кризиса и понял, что оглох. Эту репродукцию в каталоге Гудиоля ей показал Сандро, и она привела Марину в такое смятение, в какое ее никогда не приводила ни одна картина. «Оригинал был собственностью герцогини Верагуа, — сказал он тогда. — Хотела бы его увидеть?» — «Ни в коем случае, — ответила Марина поспешно. — Боюсь, поглядев на него, я ослепну».

— Так что ты хотела мне сказать? Кого соборовали? — повторил Сандро, приходя в себя.

— Полагаю, что Франко. Я слышала последние известия по радио и пошла рассказать тебе.

— Думаешь, он уже умер?

— Да, у меня такое чувство, что он умер около полудня. Наверное, вечером или завтра утром решатся сообщить нам об этом.

— В таком случае, не успеем оглянуться, как нам будет казаться, что его никогда и не было, — сказал Сандро. — Опыт ничему нас не учит. О нем просто забывают, чтобы потом повторить все сначала с незначительными изменениями. Как бы то ни было, очень скоро мы увидим распад уникальной империи, через которую собирались добраться до самого господа бога [59] Имеется в виду франкистский лозунг: «Через Империю — к Богу». , а теперь о том уже и помину нет. Я спрашиваю, что сталось с имперским орденом Ярма и Стрел [60] Пучок стрел и ярмо — эмблема фалангистов. , который учредили в 1939 или 1940 году и намеревались вручить Гитлеру, Муссолини и его крошечному величеству Виктору-Эммануилу, Третьему из terza [61] «Третья Италия» — пропагандистский термин Муссолини, провозглашавшего грядущее величие Италии, которое возродит могущество Древнего Рима и преодолеет экономическую слабость и раздробленность страны. Италии.