Карлос Рохас - Долина павших

— Пошли отсюда, — перебила его Марина. — Не надо было тебе вести меня сюда, не предупредив заранее.

Сандро пожал плечами. В полумраке, на дне лощины, Марина показалась ему мертвенно-бледной. Однако теперь она живо карабкалась вверх по склону узкой, заросшей тропкой. Вдалеке, за стволами тисов и оливковых деревьев, киноварью зажглось окно в доме Moli d’en Calvet. То и дело из-под ног срывался и катился вниз по склону камень. Неизвестно откуда на тропинку выскочил орленок и, хлопая крыльями, запрыгал к кустам. Марина даже головы не повернула в его сторону. Добравшись до старого шоссе, ведущего к селению, они убавили шаг, отдышались. У края дороги ковырялся в земле крестьянин, и его пес, сидя у маленького прудика, заросшего ивами и кипарисами, тявкнул пару раз, показывая длинный розовый язык. И только тогда, не глядя Сандро в глаза, Марина спросила:

— А как епископ мог спастись?

— Незадолго до этих казней Асанья бежал во Францию. А за полтора года до того, когда его шурин был в Женеве консулом, у него там выкрали дневники президента Республики. Служащий консульства прихватил дневники с собой, когда переходил в другую зону, — вместо пропуска. Асанья хотел вернуть их любой ценой. Часть рукописи — с очень нелицеприятными суждениями и наблюдениями относительно Прието, Ларго Кабальеро и других политиков-республиканцев — была напечатана в Севилье, в газете «АБЦ». Асанья готов был обменять свои дневники на прелата, но Франко на это не пошел. Потом Асанья все-таки заполучил их обратно, незадолго до наступления франкистских войск на Каталонию.

— Никогда не познать цены человеческой жизни.

— Даже в том случае, когда речь идет о детях и женщинах, — продолжал Сандро. — Вместе с монсеньором Поланко убили и полковника Рея д’Аркура, как ты прочитала. Обоих их взяли в плен, когда пал Теруэль, который Рей д’Аркур защищал до конца, оказавшись в самом отчаянном положении. Когда же он сдал город, повинуясь письменному распоряжению ставки генералиссимуса, то Кейпо де Льяно по Севильскому радио обвинил его в предательстве. Похоже, ставка не могла ему простить того, что он сдал город, а сам остался жив. Пусти он себе пулю в лоб, он бы, наверное, был прощен церковью, а военные наградили бы его каким-нибудь орденом. Никогда не знаешь, как лучше расстаться с нашей неприкаянной жизнью.

— А при чем тут дети и женщины?

— Ах, да! — спохватился Сандро. — Чуть не забыл. Перед тем как сдать крепость — а надо сказать, что в ту, самую суровую за последние сто лет, зиму город весь вымерз и оголодал, не было ни пищи, ни госпиталей, и Рей д’Аркур заключил перемирие с республиканцами, чтобы эвакуировать больных женщин и детей, которые умирали от голода в разбомбленных развалинах. Один францисканский монах, которому удалось перебежать к Франко через засыпанное снегом поле, написал потом, что дети и их матери на крик кричали, просили: пусть их лучше убьют свои, чем спасут красные. Как утверждает монах, все знали, что перемирие — всего-навсего пролог к сдаче города, которую трусливо готовил этот мерзавец Рей д’Аркур. По мнению этого ярого максималиста, лучше бы невинные приняли от врага смерть, нежели милость.

— По-видимому, у монаха никогда не было детей, и ни одна женщина не пошла навстречу его желанию, — прошептала Марина.

— Вполне возможно, однако это не важно. Если мы не знаем цену человеческой жизни, то можем сбросить со счетов и человеческую совесть. Уж она-то и вовсе не нужна. Судя по всему, Франко совесть не грызла ни за то, что умер епископ, ни за то, что был принесен в жертву Рей д'Аркур, искупивший ошибки ставки. Он даже позволил вконец опозорить полковника, прежде чем его убили в этом овраге. Иногда обнаруживается необычайная солидарность между жертвами и их палачами.

— Что ты имеешь в виду?

— Я подумал о другом массовом расстреле — расстреле майора Лопеса Амора и капитанов Лискано де ла Росы, Лопеса Варелы и Лопеса Бельды. Они были вождями мятежа [64] Фашистский мятеж в Барселоне, разгромленный республиканцами. 19 июля 1936 года в Барселоне. А когда мятеж был подавлен, военно-полевой суд поспешил приговорить их всех к высшей мере. Со слов очевидцев я знаю страшные подробности их казни: от одного анархиста, который принимал в ней участие, и от Миравитльеса, который дважды в печати рассказал об этом. В день, предшествовавший расстрелу, Лискано дела Роса послал Миравитльесу потрясающее письмо: «Ты — единственный друг, оставшийся у меня на свете. Прошу тебя, будь со мною в последние мои минуты». На следующее утро Миравитльес поднялся в крепость на вершину Монтжуика, где заключенных должны были расстреливать. Он поступил так, повинуясь желанию Лискано и, возможно, выступая в качестве официального наблюдателя от Женералитата, хотя это и не важно. В шесть часов утра прибыли пленные в военной форме, но без нашивок и знаков различия; прибыл карательный отряд милисианос и неожиданно — грузовик, битком набитый штатскими анархистами. Среди вооруженных до зубов анархистов находился и тот самый очевидец, о котором я говорил, не называя имени. Он тоже был другом одного из приговоренных — майора Лопеса Амора; только он пришел на Монтжуик не для того, чтобы быть рядом с другом в последний час, а прибыл вместе со своими соратниками-анархистами убивать его.

Пока шли приготовления к казни, эти двое пожали друг другу руки. «Ты пришел меня казнить, я полагаю, так вы называете этот трагический фарс?» — спросил Лопес Амор. «Я пришел выполнить долг испанского гражданина по отношению к вашему фашистскому мятежу». Лопес Амор кивнул. «Так выполняй свой долг, как я выполнил свой, приняв участие в мятеже. Да поскорей, пока вы не проиграли войну, потому что, когда проиграете, казнят всех вас». Они разговаривали безо всякой запальчивости и без злобы. Почти так же спокойно, как излагал анархист эти события сорок лет спустя. В другом столетии, как мне однажды рассказал Р., Берналь Диас дель Кастильо уже предсказал судьбу нашей страны: ты убьешь, и потом убьют тебя, а потом и тех, кто убил тебя. И прежде чем Лопеса Амора увели к стенке, эти двое крепко обнялись.

Миравитльес говорит, что никогда не забыть глаз Лискано де ла Росы в те последние мгновения, когда только узкая полоска времени отделяла его жизнь от смерти друга. Четыре черных гроба ожидали тела, в которые были нацелены ружейные дула. Лопес Варела, тяжело раненный во время сражения 19 июля, сидел на стуле и только нервно перебирал четки. Лопес Бельда с потрясающим спокойствием курил и угрюмо усмехался. Когда дали команду «Огонь!», Лискано де ла Роса что было сил крикнул: «Да здравствует Испания!» Залп запоздал на несколько секунд. Лопес Бельда по-прежнему курил и усмехался. «Да здравствует!» — дружно подхватили милисианос. И тут же прозвучал залп — стрелял отряд и все анархисты, а Берналь Диас дель Кастильо, должно быть, хохотал в аду. Когда тела стали укладывать в гробы, их невозможно было опознать — всех разнесло в клочья. Нет, какие тут сомнения, на стенах Дома Глухого — все мы.