Карлос Рохас - Долина павших

Прозвучал сигнал убивать, и Пепе-Ильо провел два простых прохода. Во время второго Бородач развернулся с той безудержной стремительностью, которая в силу необузданной нервности превращала его в быка разящего, и припер Пепе-Ильо к загородке. Из этого положения Ильо вышел, проведя пас на грудь; оказавшись справа от загона, он чуть склонил голову в сторону загородки и приготовился убивать. Он не выбросил мулету и не остался на арене с одними часами в руках, что проделывал во времена своего яростного соперничества с Педро Ромеро. Позднее его бандерильеро Маноло Харамильо сказал мне, что Пепе плохо себя чувствовал после утреннего падения. Вся квадрилья просила его не выходить на арену вечером в таком состоянии, но Пепе-Ильо не стал их слушать, потому что подписал контракт на выступления на арене Пуэрта-де-Алькала, а эти обязательства были для него не менее священны, чем если бы он поклялся перед образом Пресвятой девы — покровительницы квартала Баратильо.

Громоздкий Бородач в самом неудобном месте — около правой двери загона — швырнул Пепе-Ильо на землю, собираясь с разбегу ударить его рогами и испробовать на нем волапь е , придуманное Костильяресом. Шпага вошла в быка только наполовину и с другой стороны, а бычище зацепил матадора рогами за штаны. И мощным движением головы швырнул его на арену; тот, оглушенный, рухнул навзничь. Вся площадь вскочила на ноги и в ужасе завопила, ожидая, что сейчас бык подхватит его на рога. Но для меня крики ужаса были так же немы, как и стоны наслаждения, которые издавала Мария Тереса в моих объятиях. Бородач погрузил весь левый рог до самого корня в живот Пепе-Ильо, как будто, следуя за цепочкой, хотел отыскать там часы. И, нанизав его на рог, тряс и трепал, а Пепе-Ильо умирал в ясном сознании и, исходя болью, цеплялся за другой рог судорожно сведенными руками. Хуан Лопес первым спохватился отвлечь быка плащом и всадил в него пику.

Ильо унесли на руках Антонио де лос Сантос и Маноло Харамильо, стараясь, чтобы кишки не вывалились из развороченного живота, и все трое были красны от крови, точно пылающие факелы. В королевской ложе Его величество король застыл, облокотясь на перила, с которых свисал ковер с вытканным на нем гербом Кастилии, точь-в-точь как в моем сне, только на этот раз рот у короля от неожиданности был открыт. Королева отвернулась и закрыла лицо руками. На арене служители, орудуя плащами, пытались отвлечь быка. Они так нервничали, что у одного из них плащ, зацепившись за бандерильи, повис на быке. И только Хосе Ромеро с неимоверным, почти нечеловеческим достоинством, отличавшим род потомственных матадоров, в минуту бедствия сохранял трезвость. Едва представился случай, он концом своей шпаги извлек застрявшую в бычьем боку шпагу Пепе-Ильо, не растревожив при этом Бородача. Пока он орудовал шпагой у самого края арены, я оказался лицом к лицу с диким зверем — нас разделял только узкий проход и загородка.

Я его тотчас же узнал и ничуть не удивился. То был оживший бык, которого я написал, едва оправился после болезни, поразившей меня глухотой. Смертоносный бык из моего бредового сна: его я поджидал, стоя с часами в руках посреди арены, куда меня поставили те, кого я имел дерзость зачать или судить. Пылающие агаты бычьих глаз вперились в мои, будто и он тоже пытался меня узнать. Еще свежая кровь Пепе-Ильо стекала по рогу и капала на левую лопатку Бородача. Бык тяжело дышал, то и дело облизывая ноздри иссиня-красным языком. «Кто ты? — спросил я его, не разжимая губ и не отводя глаз от его взгляда. — Покойный король Дон Карлос III просил меня нарисовать его портрет, чтобы узнать, кто он. Меня ты не обманешь, мы слишком с тобой похожи. Ты не просто бык. И Пепе-Ильо знал это, когда выбирал тебя в Арройо Аброньигаль, выбирал, чтобы ты его убил». А потом его не стало, потому что Хосе Ромеро оказался между нами и ударил Бородача шпагой, всадив ее по самый эфес. И еще раз — от кончика по рукоятку. Бородач рухнул, смертельная судорога выпрямила ему конечности, и не было нужды добивать его кинжалом.

Всю ночь со 2 на 3 мая 1808 года в доме слышны были ружейные залпы — шли казни. Рано утром, еще до рассвета, я захватил слугу и отправился на холм Принца Пия, где, как шептались соседи, французы все еще продолжали расстреливать. Хосефа не хотела пускать меня, кричала и плакала, чего я, по счастью, слышать не мог. В дверях она с последней надеждой цеплялась за меня — такой я никогда ее не видел. Сдерживая отчаяние и собрав все свои слабые, как у карточной фигурки, силы, она старалась отчетливо выговаривать слова, чтобы я мог не затрудняясь прочитать их. Она говорила, что наконец-то, на старости лет, мы достигли благополучия, добились уважения. Что теперь у нас есть свой четырехместный экипаж, конный выезд и еще упряжка мулов, в то время как у многих знатных — шарабан, и только. Что у нас все-таки подрастает сын, хотя четверых детей мы похоронили. А теперь — все пропало, потому что я выхожу на улицу, где меня убьют как собаку. Что же станется с нею, бедной вдовой? Как же будет она растить сына, как справится с экипажами и мулами. И вот ведь странно: не я, а она вскоре погибнет, погибнет от голода во время войны, которая только начиналась. Она стояла как неживая, почти такая же, какой очень скоро мы с Хавьером увидим ее в маленьком, словно детском гробике.

До рассвета оставалось совсем немного, высоко в небе стояла почти полная луна. На улице мы никого не встретили, хотя от дворца Орьенте, по словам Исидро, доносилось цоканье копыт патрульных отрядов. Фонарь в руке у Исидро дрожал, и я, рассердившись, понес его сам. Я пошел впереди с фонарем, зажав под другой рукой папку с бумагой. Слуга брел за мною, будто побитый пес, и мы, как во сне, двигались к церкви Сан-Антонио-де-ла-Флорида и холму Принца Пия, минуя монастырь Святых отцов-страдальцев, Эскуэлас пиас [80] Учебные заведения, принадлежащие религиозному ордену, основанному в XVI в. с целью обучения детей. , Королевских затворниц, монастырь Босых мерседариев [81] Монахи ордена святой Марии де ла Мерсед, основанного в Барселоне в XIII в. с целью выкупа христиан, плененных мусульманами. , Санта-Барбару, Сад Благочестивой Марии де Хесус и мясную солильню. Как я вчера рассказывал Моратину, добравшись до склона, на котором шли казни, я услышал запах рано зацветшего кустарника хара. Мы увидели стаи воронов, круживших над мертвыми телами, и вслед за ними — полчища бродячих собак; они слизывали с трупов кровь и росу. Собак мы отпугнули проклятьями и камнями. А на воронье нам оставалось только кричать да махать кулаками. Исидро сказал, что в ответ птицы хрипло каркали, а собаки лаяли на нас из темноты. Я подумал, они, верно, приняли нас за выживших из ума призраков. С полсотни человеческих тел лежало на склоне. Кучей, кто как упал — одни ничком, другие навзничь, с раскинутыми руками, как будто расстреливали сперва одних и сразу же за ними — следующих. Моего слугу, только вышедшего из отроческого возраста, при виде груды мертвецов вырвало; он плакал. Я нашлепал его по щекам, чтобы привести в чувство, и он скорчился у фонаря, сжав голову руками и не переставая дрожать и всхлипывать.